Иван Путинцев: Жену мехами не баловал

 

Так ответил на мой вопрос человек, который мог бы задолго до появления у нас турецких и прочих шуб одеть жену в любые меха и пояснил: «Добудешь - интереснее на чучела». Иван Матвеевич Путинцев по итогам соцопроса читателей «ЦА» удостоен диплома читательских симпатий «Человек Года-97».

Он – таксидермист, один из тех редких 25 мастеров на 250 музеев страны, специальность которых сравнима только с работой дегустатора или настройщика - не профессия, а призвание.

 Таксидермист изготавливает манекены и чучела животных, само слово переводится как «устройство кожи, шкуры», а греческое происхождение слова указывает на древ­ность этой профессии. Руками Ивана Мат­веевича созданы и пополнены музейные и научные коллекции в Туве, Красноярске, Дудинке, Таймыре. Оказавшись в музеях Сибири, Севера, Горной Шории, Монголии, даже в Японии и США не поленитесь уз­нать, если нет таблички с фамилией, кто автор во-он той замечательной пичужки или ископа­емого овцебыка. Наверняка ответ экскур­совода прибавит вам гордости, вы услышите имя своего земляка Путинцева Ивана Матвеевича. Он ровесник Майи Пли­сецкой, и как она, в свои семьдесят три года полон планов, задумок, бодр и энергичен. В на­шей стране, пожалуй, только генсеки, поддер­живаемые кремлевскими таблетками, демон­стрировали такую работоспособность.

– Каким секретом долголетней работоспособности владеете, Иван Матвеевич?

– Никаким. Говорить много не умею, больше делаю. Натура отцова. Отец охотник, работал до 94 лет, никому в тайге не уступал.

– А вы?

– Да я больше хожу один, кто со мной поедет за птичкой да за 100 километров?

– Расскажите, как вы попали в Туву, когда это случилось?

– Приехал в Туву в 1949 году из Крас­ноярского края, из Салбы. Работал монтером, прокладывал связь в Эрзин, Знаменку. Потом егерем в заказнике на станции «Тайга», на «Веселой». Очень люблю этот уголок. В пятидесятые годы когда я там жил, столько зверья там было, пока не началось брако­ньерство…

– Ну это же все-таки тоже люди, в тайге со зверем встретиться-то страшнее?

– В тайге бояться нечего. Друг был, художник, не мог заснуть от шумов, я засы­паю, а он утром сердится: «Всю ночь тебя сторожил, не спал!»

– И медведя не боитесь?!

– Зверь никогда не нападает на человека. Медведь однажды за три метра пасся, собаки мои мимо меня обратно пронеслись, бросили…

– И вы стреляли?

– Нет. Закричал на него, заругался.

– И он ушел?

– Ушел.

– А откуда вы знаете, что ему надо говорить?

– Один старик наказывал: заорешь и зверь уйдет.

– А браконьерам что кричать?

– Тоже подход нужен: если по-хоро­шему подойдешь – так и троих можно обезору­жить.

– А если не сможешь, могут выстре­лить в человека?

– Да, могут и убить.

– Я думала, это только в кино бывает. Значит, опаснее человека в природе ничего нет. А как вы ду­маете, почему раньше лес у нас так не горел: что ни весна, то пожары кругом?

– Кто-то специально поджигает, моло­дежь, видно, интересно им что ли, да и охраны никакой нет.

– Считаете, раньше был порядок?

– Как сказать, вот дзеренов в Туве больше нет, их отстреливали по 50 штук из пулемета за охоту, на грузовиках вывозили. Теперь дзерена только в музее и можно увидеть.

– А вам не жалко, когда вы сами уби­ваете зверей, особенно детенышей?

– Жалко. Иногда отпускаешь, чувствуешь, что птица с птенцами. Вот косуленок – несколько дней ему от роду, без матери бродил, все-равно бы не выжил, рысенок павший – залез под колодину, пропал. (Показывает на экспонаты, находящиеся в филиале музея по ул. Московской, 2а. Здесь, в двух комнатах на 3 и 4 этажах расположена часть фонда отдела Природы. Несмотря на то, что еще одна часть находится в филиалах музея по кожуунам республики, объем накопленного материала давно перевалил за рамки отдела и нуж­дается в создании отдельного музея с про­филем Природы. Спрашиваю сотруд­ницу музея, часто ли сюда приходят посетители, оказалось, что приходят студенты худо­жественного отделения – позани­маться, забегают школьники, иногда целыми клас­сами. Жалея детей, их пропус­ка­ют бес­платно, когда у них не оказы­ва­ет­ся денег. Цена детского билета – 1 ты­сяча старыми.)

– Как вам редкие экземпляры достаются?

– Меняешься, приносят, дарят, что-то делаешь в уплату на заказ, покупаешь. Черный Гриф (находится в музее имени 60 богатырей), например, был из Монголии, обменялся на орла Степного. Брал отпуск без содержания, ездил в Красноярский край, приходилось по тундре за 500 километров лазить от Норильска, 280 видов собрал только для Красноярского музея, в зоне затопления ГЭС работал, на «Столбах», в Дудинке.

(Кстати, только здесь я увидела воочию этого орла, узнала что «степной» – это не рифма для песни, а нас­тоящая «фами­лия». Оказы­ва­ет­ся, и орел степ­ной и гриф чер­ный занесены в Красную Книгу редких и исче­зающих видов животных. Кроме этого чита­те­лю будет ин­тересно узнать, что такие не­обычные птицы, как: чер­ный жу­равль, пеликан, черно­голо­вый хо­хо­тун, сап­­сан, авдотка, аист улар, сокол-балобан и дру­гие, в коли­честве 34 видов, тоже из Крас­ной Книги зарегист­ри­ро­ваны в Туве. За воз­можность уви­деть их хотя бы в музее надо бла­­годарить Ивана Мат­ве­евича).

– Расскажите, где вы ловите птиц?

– Очень богатое и уникальное место – озеро Хадын. На лето из Индии прилетают гуси, зимой с севера белые совы...

– Вы птиц, наверное, легко по голосам узнаете?

– Узнаю. Как-то сидел у костра студентов на полевой практике, а они гадают, что за птица в темноте тарахтит, преподаватель тоже не может ответить, пришлось при­нести им и пока­зывать козодоя. А наутро напро­сились со мной идти. Водил их, рассказывал о каждой птичке, под конец подхо­дим к лагерю, а там куст попался ряс­ный такой, стая воробьев до того на нем рас­шумелась, решил про­верить своих подо­печ­ных. Спра­­шиваю: что за птицы? Все мол­чат. Вот, говорю, заучились, простых воробьев не можем уз­нать. Смеху было… В зимнее вре­мя проводил заня­тия студентам по изго­тов­лению чучел, тогда же, более сотни чучел сде­лал для педин­ститута, в два месяца день и ночь работал, создавал музей. Когда закончил, ни слов благодар­ности, ни фамилии своей не увидел – выплатили скромную зарплату и все. Было еще пред­ложение книгу выпустить, описать всех птиц Тувы.

– Наверное, эта работа вышла бы под именами двух Путинцевых, отца и сына. Расскажите, пожа­луйста, о своих детях.

– Было пять детей, две дочери (одна живет за Саянами) пошли по другим специ­аль­нос­тям. Сын Николай кандидат биоло­ги­чес­ких наук, работает заместителем предсе­да­теля Госкомитета республики по экологии.

– Значит все-таки семейная традиция не прервалась, вы сумели передать любовь и интерес к при­роде. А хотели бы вы обучить Николая Ивановича таксидермии?

– Мастерством он владеет. Мы вдвоем сделали лошадь, сейчас она находится в филиале музея по ул. Кочетова 106 (Музей Тувинских Добровольцев). Учеников у меня нет. Бывает, что поработают рядом, кое-чему научатся и говорят, я ученик такого-то, нет, учеником не один, не два года надо побывать. За Саянами меня считают лучшим мастером Сибири, когда приглашают – внимание, другое отношение, все что нужно для работы предоставят, только работай. А когда все под руками есть и работается втройне быстрее. Будь и здесь нормальные условия, я бы мог оставить замену, паренька этой про­фессии обучить. Это очень трудная работа. Чтоб чучело сделать, надо иметь художест­венное чутье, анатомию знать, мускулатуру и, главное, передать, чтоб живая была. Легче, конечно, «тушки» делать, мертвых птиц без позы, но это для научных коллекций, не­интересно.

– Наверное, вы и шьете хорошо, ведь как, например, с пятиграммовой пеночкой работать, это ж надо руки иметь, как у хирурга?

– Повозишься как с часами. А шить умею, однажды жене костюм сшил. Раньше модно было, просили гимнастерки сшить – шил, брюки себе шил всегда, сапоги, гармони ремонтировал.

– Раз вы владеете портновским мастерством, то и секреты скор­няков вам должны быть известны. Почему чучела не пахнут, не пор­тятся, моли не боятся?

– Ядами протравливаешь. А потом уход хороший нужен: от пыли, от сажи надо мыть, проветривать, при хранении каждое отдельно заворачивать, не сваливать в кучу. (Отвечая на вопросы Иван Мат­веевич успевает поправлять, ме­нять местами некоторых птиц, чтобы соответствовали надписям , продолжает): подставки бы надо хорошие, одинаковые, прочные. (Объясняет, что вместо змей пришлось выставить муляжи, выкрадывают их часто из музея). Я видел, как ценят чучела в других музеях, строгая отчетность, чтоб списать старое чучело пишут мне письмо и просят моего согласия, высылают документы, чтобы я как специалист подтвердил своей подписью. А у нас все наоборот: в фондах чучела лежат не завернутые, случайные люди, технички накладывают как дрова, сделаешь прекрас­ное чучело редкой птицы, смотришь – голова уже сломана.

– Когда коллеги поздравляли вас с 70-летним юбилеем, вы не вспо­минали в тот момент, когда и как вы впервые переступили порог музея?

– В музей я в первый раз пришел в 1954 году. Чучел тогда было мало и очень старые. Задумался: может и я смогу, попробовал сде­лать тетерку – получилось. А потом уже за­ве­дующая Отделом природы при случай­ной встрече, узнав, что я таежник, спросила, смогу ли я сделать чучела. Я ответил: «Вроде могу». Быстро поймал зайца и сделал первое чучело в музей. Мастера тогда приглашали из Иркутска, большие деньги платили, но он очень плохо делал, оставлял у крупных животных кости в ногах, и чучела вскоре теряли естественный вид.

– А у вас другой способ?

– Я у крупных животных решил выта­чи­вать ноги из дерева, впоследствии заме­нил все чучела, и теперь они стоят, как живые. Первое время старался как можно больше и лучше сделать, ездил по Туве, собирал жи­вой мир. Никто мне не мешал и никто не по­мо­гал, по своей инициативе я был и столяр, и художник, и научный работник, и архи­тек­­тор. Задумал сделать выставку фено­ло­гии (раздел биологии, изучающий периоди­ческие явления в природе: сроки прилета и отлета птиц, распускание почек, цветение рас­те­ний) в коридорчике музея, все разме­тил, рассчитал, оформил несколько диорам, но директор запретил из-за отсут­ствия науч­ного плана. За три года никто этот план так и не написал, заканчивать при­шлось только с приходом нового директора Татьяны Иргитовны Соднам. Она ценила и понимала мой труд, при ней все было офор­млено, люди приходили в музей, по­дол­гу стояли, любова­лись. Один приезжий про­фессор очень удивился, что все это сделано од­ним человеком, вызвал меня, руку пожал, сказал: «Снимаю шляпу и кланяюсь перед тобой, как ты смог собрать и сделать такое богатство?» Тогда, в пятиде­сятые и стали обо мне писать в газетах, центральных, российских, как о мастере-самоучке.

– Вы всю жизнь прожили и прора­бо­тали в Туве, хотя родом из Крас­ноярского края, я знаю, что вы даже уез­жали, но вернулись об­рат­­­но. Скажите, были оби­ды, непони­мание, ведь труд­но в таком возрас­те пере­езжать, заново строиться?

– Для меня Тува – это более полувека жизни связанной с уголками природы, большим разнообразием зверья, птиц. Мне дороги горы, которые я прошел, которые предстояло пройти. Все, что я за сорок лет сделал и мечтал сделать, пока есть энергия, позволяет здоровье. Я бы заменил в музее чучела крупных животных на новые и создал музей Природы. Это моя давняя инициатива, одобренная Министерством культуры, хочу сказать добрые слова об Анатолии Сергеевиче Серене, это с его помо­щью и одобрения, я устроил свою персо­наль­ную выставку. Более ста отзывов, добрых слов от населения и гостей было написано и сказано, москвичи мне сказали: «Объез­дили весь Советский Союз, такого не видели, дай бог вам здоровья». Хоть и не разре­шили тогда телевидению рекламу заранее дать, все равно люди пришли, дети увидели. Было выставлено двести чучел крупных живот­ных, птиц, грызунов. Музей не сделал даже анализа, сколько посетило людей, какой от выставки доход, какая польза была. Хотели тогда дать звание заслужен­ного работника культуры, но потом без Анатолия Сергеевича (смеется) пять лет протянули. Доброго здо­ровья ему и хороших успехов в жизни.

А из Тувы вынужден был уехать, потому что работал как уже говорил, еще на станции «Тайга» егерем. Хотел заслон поставить бра­ко­ньерам, невзирая на личности, составлял протоколы – чиновники стали с бумажками, разрешением на охоту в заказник приезжать. Одну такую шпаргалку я даже в редакцию приносил, вот мне и предложили уволиться. Я лишился тайги, где мог что-то для музея найти, да и обстановка стала такая, что одному ездить стало опасно.

– А где ваше рабочее место?

– Мастерскую недавно только с сыном сделал, сарайчик утеплил. А так дома, на кухне, в однокомнатной квартире. Да какая квартира – списанная развалюха. В музее раньше в подвале было помещение, но там нельзя работать с ядами, нет вытяжной трубы, света мало. А когда дали нормальное помещение, директор бывший попросила освободить, им самим тесно. Но это не только со мной я наблюдал. Как поступает на работу грамотная, энергичная молодежь, как только начинает брать инициативу в свои руки, тут им быстро «отрубают крылья». И со слезами уходят, жаловаться некому, постоянного руководителя нет, а каждый новый свою волю диктует. Молодежь мне всегда нравилась, где несправедливость, всегда делилась, всегда доброжелательная. Когда мне пришла пора выходить на пенсию, стали тихо ставить мне прогулы, день ненормированный, а поступав­шие чучела не регистрировали. Вот на собрании и обвинили, что я ничего не делаю, получаю зарплату, так и оформили пенсию в 90 рублей. Сейчас зарплату начисляют, как техничке, а ведь я мастер высшей квалифи­кации, имею награды Министерства культуры СССР. А то, что должен был по закону, как рабо­тающий с ядохимикатами, получать моло­ко, иметь в мастерской вытяжной шкаф для вен­тиляции – этого никто никогда не учитывал.

– Материал для работы, зверей, птиц, вы добываете сами, частично даже покупали на зарплату с таким трудом получаемую, а остальное, глаза, например, откуда?

– Раньше продавались, теперь нет нигде. Сам выдавливаю, оттачиваю, крашу.

– Можете сказать точное коли­чество сделанного вами, в музее мне сказали, что это будет очень трудно, отдельного подсчета нет, а вы сами помните?

– В Туве не знаю, не считал, что-то списывается, теряется, портится.

– Может дома, личной коллекции счет знаете?

– Сапожник без сапог, ничего не дер­жится, даришь… Косуленок вот только живет один. (Я решила поначалу, что живой, но потом поняла, что слово «живет» очень точно выражает отношение мастера к создаваемому: продлить хрупким творе­ниям природы жизнь, пусть застывшую во времени, но все же более длительную, чем это им отпущено в реальности).

Щедрость тувинской природы радует нас, изумляет приезжих и не дает покоя Ивану Матвеевичу, знающему, как это изобилие тает с каждым днем, безжалостно уничтожается и истребляется. На протя­жении всей беседы он неоднократно воз­вращался к одной и той же мысли:

– Я вот мечтаю все Mузей Природы создать в Кызыле. Такая богатая фауна в Туве, сколько уже собрано, готово. Краснояр­ский край – богатый город, какие возмож­нос­­ти, а фонды музеев скудные, выставлять не­чего, мастеров своих нет. В Новгород меня приглашали, музей такой создать, отказался – далеко. Если бы у нас достроили новое здание краеведческого музея, можно было бы в старом разместить Музей Природы и осуществить мою мечту.

 

Прошло время...

Прошло два года. Иван Матвеевич перешел на работу в ТГУ, где стал дирек­тором экологического музея. В 1999 году у него прошла персональная выставка, где выставлялось более 300 работ. Он планирует изготовить чучела верблюда, дикого оленя и яка, в надежде, что новое здание респуб­ликанского музея все-же скоро будет сдано, и его мечта о музее природы сбудется.

 

Фото:

2. Иван Путинцев в своем сарайчике-мастерской во дворе дома по ул. Первомайской.

3. Иван Путинцев с овцебыками, изготовленными им для Таймырского музея. Фото из архива И. Путинцева.

4. На балу газеты «Центр Азии» «Человек Года-97» Иван Путинцев, получая диплом читательских симпатий, вручил газете прекрасный подарок – двух птичек-свиристелей. Слева направо: Надежда Антуфьева со свиристелями, ведущий Бала Анатолий Серен и сам уникальный мастер Иван Путинцев. 13 марта 1998 г.