Владимир Ковалев: Зато у нас есть музей

В прошлом году минусин­ско­му Мартья­нов­скому музею, одно­му из старейших в Сибири, испол­нилось 120 лет.

Нынче еще одна дата – 115-летие музейной библиотеки. На протяжении всех этих лет музей является неотъемлемой частью жизни минусинцев.

Так было еще при его создателе Ни­колае Михайловиче Мартьянове, которого небезос­новательно на­зывали «духовным колоссом Си­бири», а его детище – «сибирским чудом и сокровищницей науки Сибири». И теперь, сто двадцать лет спустя, музей является средо­­то­чием, центром всей духовной жизни минусинцев. И не только их. Каждый год в декабре вот уже на протя­жении 10 лет сюда съезжаются из разных го­родов на знаме­нитые Мартьяновские дни поклон­ники музея и его основателя.

Приезжают, чтобы отдать дань Памяти создателю му­зея, поделиться своими творчес­кими замыслами и делами.

А са­мое главное – окунуться в ту благо­датную атмосферу, ауру, которая в эти дни здесь царит, и исходит, ка­жется, от самих стен музея, от сотрудников, начиная от смотри­телей и кончая самим директором музея, Владими­ром Ковалевым, который почти тридцать лет стоит у штурвала музейного корабля.

С Владимиром Алексеевичем мы знакомы уже много лет, почти столько же, сколько я работаю в туранском музее.

А встретились мы впервые в Москве, на Яновской конференции, посвященной творчеству писателя-историка Василия Яна (Янчевецкого), автора книг «Чин­гисхан», «Батый», «К пос­леднему морю», куда нас пригласил Михаил Ва­сильевич Янчевецкий, сын писателя.

Вот так иногда бывает: живем рядом, а знако­мимся где-то за тысячи верст. Зато теперь с Вла­димиром Алексеевичем встреча­емся часто: на Мартьяновских днях и просто – когда бывает воз­можность побывать в Минусинске, я обяза­тельно забегаю в музеи.

Иногда мы подолгу разговариваем с Влади­миром Алексеевичем, вернее, говорит больше он, а я слушаю. Ковалев – большой философ, и, к тому же, поэт-романтик.

На сей раз, мы очень удобно устраиваемся за маленьким столи­ком, Владимир Алексе­евич с чашкой кофе и пачкой сигарет, без ко­торых он жить не может, я же – с дикто­фоном и видеокамерой, кото­рой стараюсь слиш­ком не злоупот­реблять.

Разговор начи­нается с житейских тем. Ковалев немного недоволен новым теплым жакетом. Ему ка­жется, что воротник «шаль­кой» – это какой-то «выбрикон». Я же возра­жаю, что наоборот, все очень элегантно, все ему очень идет. Черная рубашка, черные джинсы и серый жакет, действительно, гар­монируют с его высокой, статной фигурой, седоватыми висками, такой же бородой и голубыми глазами. Заметив, что диктофон работает, говорит:

– Ты что, уже включила? Ну, ладно, слушай.

Я опережаю его, пытаясь задать первый вопрос:

— Вот уже двадцать семь лет вы в музее.

Владимир Алексеевич как-то неуверенно переспрашивает:

– Разве уже двадцать семь?

Я настойчиво продолжаю:

– На «музейщиков» раньше не учили. Учили на математиков, хи­миков, геологов. На кого учились вы?

– Я учился, как вы выразились, «на геолога». Геолог я... Но геоло­гия это исто­ри­ческая дисциплина. Многие совершенно неправильно воспринимают ее как чисто прик­ладную науку: поиски полезных иско­паемых, вот рудник, вот бурят что-то. Геология – это еще история развития планеты, от возникнове­ния и до сегод­няш­него дня, вместе с человеком и всем осталь­ным живым ми­ром.

– Что вас привело на этот фа­куль­тет?

– Меня привела туда роман­тика. Роман­тика – Сибирь, горы. Я вырос в степи, горы видел только во сне да в кино.

– А откуда вы родом?

– С Дона, из донских казаков.

– А в Сибирь как попали?

– Я закончил Ростовский уни­верситет, и нас, часть выпуска, направили в Западную Сибирь, а остальных, куда попал и я, в Крас­ноярское геологическое управление, а оттуда уже в Минусинскую экспедицию.

– В Туве вам приходилось ра­ботать?

– Приходилось. Все экспедиции состоят из партий ­– поисковых, съемочных, разве­дочных. Так вот, в самом начале меня на­правили в Кортушибинскую партию, которая занималась поисками хризотил-асбеста, и наш лагерь стоял в четы­рех километрах от станции Погра­ничная. Потом я попал в очень кру­пную партию, которая называлась Саянская аэрогеофизическая партия. Она занималась магнитометрическимн съемками, в том числе и в Туве. Там мы излетали всю тер­риторию, засняли абсолютно все, а я зани­мался интерпретацией магнит­ных полей, на земле работал, нож­ками, так сказать. Получу магнит­ную карту – ага, что это такое? Это гранит, или вот аномалия, с чем же она связана? По Туве у меня есть прогнозная работа по урану, собрал интересный материал и написал ста­тью. У меня есть прогнозы на нес­колько точек, в одной я вообще на 100 процентов уверен, что там есть уран.

– Владимир Алексеевич, как все-та­ки романтика геологическая выве­ла вас на романтику музейную? Где они пересеклись, в какой точке?

– Случилось так, что главным геологом в Саянской партии был Николай Евге­ньевич Мартьянов. Вон его портрет висит и вон – ви­дите? Это очень интересный чело­век, проведший немало лет в ста­линских лагерях, мудрый, прекрас­но знавший и лите­ратуру, и искусство, большой философ, внук ос­нователя нашего музея Николая Ми­­хайловича Мартьянова. И общение с таким человеком… Он стал для ме­ня учителем.

В доме Мартьяновых я был своим человеком. И хоть он был в два раза старше, ни я, и никто из его окружения этого не замечали. Он был свой человек – прост в общении. Но какой мощный интел­лект! Мы от него питались все, да и ему кое-что давали. Как я сейчас понимаю: когда человек в таком возрасте и вокруг него молодежь, то она от него не только берет, она еще много дает. Это общение было полезно обоюдно.

И еще такое. Когда едешь на участок, надо обязательно знать, кто там был до тебя, что они там видели, какие выводы получили. Значит, изучаешь работу предшест­венников, а потом уже продол­жаешь работу сам. А предшественники-то какие были! Их отчеты читали как литературу, со всеми приключе­ниями и подробностями, вплоть до того, что в речке такая-то рыба, а вот там-то заимка такого человека, который может стать про­водником. Они писали очень подро­бные отчеты, и мы старались писать так же. Мне это очень нравилось.

И когда появились знания о края, в котором живешь и работаешь, поя­вилось и желание сказать об этом.

– Ну, вот вы пришли в музей, молодой еще человек, геолог, начи­нающий историк. Что вы первым делом сделали?

– 0-о! (смеется). Порядок начал наво­дить. В первый же день, когда я стал директором, ко мне стали при­ходить люди, которые просили про­вести экскурсии. Я зову одного науч­ного сотрудника, он говорит: «Я не веду экскурсий», другого – то же самое. А экскурсии ведут только два человека. И все. Даже не открывая никаких методик и инструкций, я понимал, что такого быть не должно.

Как это – 20 лет человек работает в музее, а даже о Мартьянове рассказать не может?! Спрашиваю, как же вы раньше из положе­ния выходили? А мы, говорят, выстра­ивались каждый в своем зале и каждый рас­ска­­зывал о своем. А если кого-то не было, то этот зал про­­пускали. То есть это – ни­какая не экс­курсия.

Экскурсия, как песня, про­петая с нача­ла до конца. Человек должен получить и зна­ния, и впечатления. Экс­курсия – это суть му­зейной работы. И я стал требовать эту суть. Люди обиделись, некоторые даже уш­ли. Ну, а те, кто остался, стали делать, и вели­­колепно делать, то, что от них требо­ва­лось.

– Сейчас в музейном мире очень много новых веяний, они идут к нам с Запада, и многие музеи это под­хватили, говоря, что старый музей типа Мартьяновского, как бы уже устарел, стал неинтересен совре­менному человеку, и надо, во что бы то ни стало, что-то менять.

– Ни в коем случае. Моя задача сейчас – сохранить традиционный Мартьяновский музей. В работе какие-то новшества – да. Ну, вот телевидение использовать – давайте использовать телевидение, компью­теры пришли – давайте использовать их. Но менять суть традицион­ного музея нельзя.

– Давайте от музея вернемся к вам, к вашей биографии. Ваши роди­тели были казачьего рода...

– Да, родители были из казаков, но после армии отец в хутор не вернулся, а пошел работать на шахту – была такая знаменитая шахта имени Артема.

– А вы в себе казака не ощу­щаете?

– Не знаю, как сказать. Вырос я на хуторе, среди казаков, все это ви­дел, знаю. Но, скорее, я больше все это головой понимаю, чем сердцем.

– Генетически это не пере­далось?

– Песни казачьи у меня слезы вызы­ваю.

– А ваша жена, дети – кто они?

– Жена – геолог, познакомились мы с ней в пятьдесят восьмом году, в Картушибин­ской партии, в шести­десятом поженились – родилась дочь, потом два сына. К сожале­нию, они не пошли по моим стопам. Сын старший стал математиком-программистом, дочь – бухгал­тер, а младший сын ­– ему 22 года – только сейчас будет учиться. Хочу, чтобы он закончил биофак.

– А внуки у вас есть?

– Внуков у меня шестеро.

– А правнуки?

– (Смеется) Нет! Я, значит, еще молодой!

– Прошли годы. Что сделано, и что хотелось бы сделать еще?

– Ну, если говорить, что сдела­но… Я за эти годы как бы выстроил музей. Он немножко лежал в пыли, когда я пришел. Он был, конечно. И фонды богатые, и известность была. Но он как-то был прини­жен очень. Музей достоин был большего своим содержанием, своей исто­рией. Надо было при­ложить уси­лия, чтобы поднять его на опреде­ленный уровень. Вот это, считаю, сделал. Вместе с коллек­тивом, с соратниками. А сейчас я должен написать то, что знаю, то, что понял. У меня отрывками много напи­сано, но вот собрать все под одну облож­ку… Это надо сделать.

Люди, которые работают в Мартья­новском музее – осо­бенные. Слу­чайные там не за­дер­живаются. Ос­таются самые преданные, любящие музей больше всего остального. Взять хотя бы заместителя директора по научной части Людмилу Ермо­лаеву. Ее маленький ка­бинет всегда пере­полнен людьми – кто-то принес краевед­ческую работу, кто-то предлагает свою вы­ставку, а кто-то просто забежал на минутку перекинуться добрым словом, выпить чашеч­ку кофе, и чайник, по-моему, нико­гда не уби­рается со стола. И когда она успевает де­лать еще массу дел по до­лжности, а чаще – добро­вольно взваленных на себя! Она организатор и вдохновитель множества му­зейных кон­курсов и праз­дников для школьников.

Чего стоит одна только музейная елка, куда мечтают попасть все минусинские ребятишки, где задействован буквально весь персонал музея, а сама Людмила Николаев­на вот уже много лет виртуозно исполняет роль Бабы Яги и в ближайшее время ни­кому не собирается ее уступать, хотя же­лающие есть. Ее можно увидеть этакой элегант­ной дамой на сцене мест­ного театра, а можно – Зо­лушкой, в дни ремонта музея, с тряпкой и щеткой в руках отдраивающей паркет в кабинете директора (прим.: щетки специальные, конструкции самого дирек­тора. Кстати, я тоже имела честь с ними потрудиться, так сказать, доверили).

– Людмила Николаевна, сколько же часов в сутки вы проводите в музее?

– Бывает по-разному. Обычно –двенад­цать часов.

– А за сколько платят?

Людмила Николаевна в ответ смеется.

– А на дом у вас что-то оста­ется? Вообще, есть у вас такое понятие – дом?

– Мой дом – это музей.

– Музей – это и дом, и работа, и все остальное?

– Да, да, да!

– Музей – это случайный выбор или судьба?

– Не знаю. Может быть, и судь­ба. Я одно время хотела стать юри­стом, но кто-то из знакомых сказал: тебе нельзя – ты добрая. Ну, нельзя – так нельзя. В девятом классе наша классная руководительница Ирина Ивановна объявила, что при музее создается краевед­ческий кружок, будут готовить экскурсоводов, – я пошла. Никто меня не толкал. Нас пришло четверо. Я работаю до сих пор, вот уже двадцать семь лет.

– И все это время вместе с Ковалевым? Вы можете предста­вить его без себя, а себя без него?

– Нет. Мне без него будет тя­жело. Он человек творческий, у ме­ня нет столько идей, сколько у него.

Директоров в нашем музее за 120 лет было много, но только два таких, при которых музеи состоял­ся как некое уни­кальное явление. В первый раз эго было при Мартья­нове. Во второй раз – уже при Кова­леве. За последние двадцать лет у нас фонды выросли в пять раз! Научно-массовая работа вышла на совершенно иной уровень. А материальная база? Ведь в сложнейших усл­овиях последних лет нам удалось при­обрести недешевую компьютер­ную технику, видео. Одно время выпускали свою собст­венную газе­ту «Минусинский край». И за всем этим – Владимир Алек­сеевич. Кро­ме того, он автор многих разра­боток по музей­ному делу, плюс к этому – большая научная работа.

Вот я не умею видеть то, что видит он. Владимир Алексеевич заводит в зал и говорит: «Ну что вы, зал не видите?» Мы не видим, а он видит. Помыть, побелить, перес­тавить, забить гвоздь – это я могу, а вот в творческом плане...

– Людмила Николаевна, да непра­вда это. У вас здесь все вертится, крутится, все к вам идут, всем от вас что-то нужно. Не могут идти люди к человеку неинтересному, нетворческому. И как вы все успева­ете? У вас, наверное, все по плану.

– Я человек бесплановый. Если бы я строила планы, у меня давно уже была бы семья, дом или боль­шая квартира. У меня единственное желание – чтобы вот то, что за эти годы было достигнуто в музее, сохранить и приумножить.

– Люди оценили то, что вами сделано: в прошлом году вам было при­своено звание «Заслуженный работ­ник культуры России». Это приятно?

– Это приятно, конечно. Это признание. Но это на короткий период. И хорошо то, что о тебе вспомнили не в 60 лет, а когда еще ты что-то значишь и можешь. Как говорится «дорого яичко ко Хрис­тову дню». Но это все быстротечно. Я как бы уж и забыла, хотя, когда мне сказали об этом, я плакала...

Если кто-то хоть однажды по­бывает в залах Минусинского музея, он запомнит его навсегда: вели­колепные коллекции, пре­красное оформление. Кстати, здесь никогда не приглашают художников со стороны. Оформляют только сами, с большой любовью и знанием материала, это тоже один из прин­ципов директора Ковалева. Но что­бы узнать музей еще лучше, нужно обяза­тельно побывать в его «святая святых» – фондах.

В фондах Мартьяновского музея рабо­тают милые и славные женщины, а самая глав­­ная из них – Раиса Бауман, на­сто­я­щая сибирячка: среднего роста, статная, с толстен­ной, цвета пшеничного колоса косой, ярко-го­лубыми, всегда чуть-чуть уставшими гла­зами. И к тоже – неисчер­пае­мый источ­ник юмора и оптимизма.

– Раиса Петровна, на мой взгляд, ваш музей – один их самых богатых в Сибири, а, может быть, и в России. Как вы оцениваете свои фонды?

– Оценить можно, только с чем-то срав­нивая. Были у меня поездки в Свердловск, Нижний Тагил, уда­лось побы­вать в Ле­нинграде и в Ри­ге. Если сравнивать с европейскими музеями, то кое в чем мы проигры­ваем. Ну, а по Сибири – наши кол­лек­ции, конечно, уникальны. Особенно те кол­лекции, которые собирались еще во времена Мартьянова.

– Вот Ксения Минцлова в 1913 году писала, что в Минусинске, кроме музея, ничего примечатель­ного нет, это правильно?

– Справедливо. Минусинцы все­гда, на все претензии, что у них нет хороших дорог, тротуаров, что всю­ду пыль и грязь, всегда отвечали: «Зато у нас есть музей». Вот к нам приезжал Лужков, и опять же ему пока­зали музей, театр. А коллекция бронз, о кото­рой Минцлова упоми­нала тоже, входит в десятку лучших в стране. Сейчас мы готовим ката­лог бронзовых ножей тагарского пе­риода, который будет издан Берлин­ским археоло­гическим институтом.

– С которым вы сейчас очень тесно сотрудничаете?

– Да, у нас был заключен дого­вор на пять лет, еще два года мы будем вместе работать. Вы же знаете, на науку денег сейчас не дают, а у них есть деньги. Я считаю, нам очень повезло, что у нас есть такой крупный специалист, как Николай Владимирович Леонтьев, археолог. Все, что находится при раскопках, остается у нас, – немцев интере­сует чистая наука.

– А что они ищут, почему их вол­нует эта земля?

– Их волнует миграция племен, мы считали, что племена шли из Европы, а теперь, может быть, окажется, что все наоборот.

– А что вы можете сказать об этнографической коллекции?

– Музею повезло, что в Мину­синске было много политических ссыльных, людей, как правило, хорошо образованных, которые занимались наукой, и в том числе, этно­гра­фией. Мы имеем очень хо­рошие, полные коллекции по Туве, Хакасии, по Китаю, коллекции эстонцев, латышей, мордвян, немцев. Эти коллекции настолько уникаль­ны, что имеют для нас уже не столь­ко музейное значение, сколько нау­чное. У нас часто работают ученые из Хакасии – Бута­наев, Сунчагашев. Ванштейн работал, когда писал свою книгу о Туве. Правда, сами тувинцы бывают у нас мало.

­– А вы давно работаете в музее?

– Наверное, это можно назвать давно – 23 года.

– Что такое, на ваш взгляд, музей­щик: состояние души или что-то еще?

– Мне кажется патология. Болезнь. Мы же все немного... такие. Мы не пытаемся искать другую работу, несмотря на нашу мизерную зарплату. Почти все, кто у нас сей­час работает, – стажисты: Ермола­ева, Ковалев, Оля Боярченко, Лиза Тиунова, Леонтьев. Потом, музей, он ведь не мертвый. У каждого предмета есть душа. И, глядя на них, можно уходить, например, в такой спокойный, благополучный 19 век... А еще – общение. Вот сегодня – вы у нас, вы интересный человек, и мы общаемся. Завтра приедут другие и мы будем с ними общаться. Немцы, французы. Ну откуда бы я могла знать, как живет во Франции деву­шка-студентка, а мы с ней варим картошку и обо всем говорим. Музей – это такое уникальное место, где можно позволить такую рос­кошь – общение.

– А какие у вас личные проблемы?

– Это тоже для газеты? Как будто кому-то интересны мои проб­лемы. Ну, какие проб­лемы: у меня трое детей, муж умер. Я думаю, все становится сразу ясно. Я никогда не смо­гу своим детям чем-то помочь, скажем, при­обрести жилье. Но мои дети все равно меня любят, у нас ин­тересное общение, они меня понима­ют. Мои дети – порядочные люди.

– Они уже взрослые?

– У меня всякие дети. Старшей дочери – 25, она преподает фран­цузский язык. Сыну 22 года, он у ме­ня мужчина по большому счету, ра­ботает на мебельной фабрике, на распиловке, это очень тяжелая рабо­та, но он еще ухитряется подрабатывать. Считает, что должен быть в до­ме кормильцем, и по­зволяет, таким образом, работать мне в музее. У нас иногда говорят, что музей – это хоб­би, а деньги надо зарабатывать где-то еще, или иметь мужа, который бы мог зараба­ты­вать. А самой млад­шей, Машеньке – 11 лет, она очень веселая девочка, и у нее нет ком­плек­сов. Она всех нас объединяет, если мы пос­со­­римся – она всех помирит. Очень при­вет­­ливая, гостеприимная, раскованная.

Приходи к нам в обед на кар­тошку. Хватит всем.

Вот такой в Минусинске удиви­тельный музей. И такие в нем уди­вительные люди, преданные исто­рии. Преданные памяти, без которой человек – уже не человек.

Торопясь по трассе Кызыл-Абакан, по сво­им таким важным делам, заверните в Мину­синск, притормозите у Мартья­нов­ского музея. Приведите в него своих детей. Прой­дите неспешно по за­лам, вглядитесь в экспо­наты, в ста­рые фото, в лица ушедших... Здесь все так располагает к тому, чтобы заду­мать­ся. Задуматься о том, так ли важны наши «важ­нейшие дела», по которым мы на полной скорости, не замечая ничего вокруг, несемся по дорогам жизни?

А может быть, мы не успели сделать самого глав­ного? У нас еще есть время, чтобы успеть...

Прошло время…

Пишу с болью в сердце и едва сдер­живаемыми слезами в глазах – 15 августа 1999 года ушел из жизни Владимир Алек­сеевич Ковалев. Осиротел минусинский музей, осиротели его друзья…

Людмила Ермолаева стала директором музея, его полновластной хозяйкой. Раиса Бауман по-прежнему главный хранитель музея и к тому же она стала бабушкой. Жизнь продолжается.

Фото:

2. Минусинский краеведческий музей имени Н.М. Мартьянова

3. Владимир Ковалев и Татьяна Верещагина на Мартьяновских чтениях. Минусинск, 11 декабря 1998 г.

4. Сотрудники музея на фоне памятника Н. Мартьянову у здания родного музея. Людмила Ермолаева (восьмая слева), Сергей Ковалев (четвертый справа), Татьяна Верещагина (третья справа). 1989 г.

<!-- st1\:*{behavior:url(#ieooui) } --> <!-- /* Style Definitions */ table.MsoNormalTable {mso-style-name:"Обычная таблица"; mso-tstyle-rowband-size:0; mso-tstyle-colband-size:0; mso-style-noshow:yes; mso-style-parent:""; mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt; mso-para-margin:0cm; mso-para-margin-bottom:.0001pt; mso-pagination:widow-orphan; font-size:10.0pt; font-family:"Times New Roman"; mso-ansi-language:#0400; mso-fareast-language:#0400; mso-bidi-language:#0400;} -->