Ирина Ондар: Мне признаются в любви даже маленькие мальчики

Для одних она – почти недостижимый идеал. Для других – «накрашенная кошка».

Ее появление в самом многолюдном кызыльском обществе не остается незамеченным и на все лады не обсужденным. Кто же эта женщина, что скрывается за броской внешностью, вызывающей ожесточенные пересуды кызыльских матрон и заинтересованные взгляды мужчин?

Что дает ей силы выглядеть всегда эффектной и счастливой, и осуществить свою мечту о прекрасном Париже?

С Ириной Ондар-Пятышевой мы позна­ко­мились шесть лет назад довольно неожи­данным образом. Объявили к 8 Марта в газете заочный конкурс на самую эффектную женщину Кызыла. И единственным мужем, вы­двинувшим на конкурс свою жену, оказал­ся Олег Пятышев, рассказавший о своей Иришке.

Потом выяснилось, что Олег мне особенно близок – он мой земляк, мурманчанин. Ока­за­­­лось, что даже наше детство прошло на одной улице – Полярные Зори. В Кызыл Олег попал, когда семья приняла решение пе­реехать на родину жены: Ира готовилась к родам, а тяжелый климат Мурманска с его полярными ночами переносился с трудом.

Позже мы стали с Ириной встречаться все чаще и чаще. Как профессиональный балет­мейстер она первая в Кызыле открыла свою творческую школу – частный театр «Балет и мода», где учит детей, девушек и юношей секретам пластики, танца, красоты и макияжа. Театр давал необычные, яркие представления, называющиеся на француз­ский манер «Ирэн-шоу», в которых участво­вали даже столь любимые Ирой …кошки. Ирина выделялась своей нестандартностью, сме­лостью, яркостью. И в то же время – своей необычной деловитостью, обяза­тель­ностью, пунктуальностью.

Окончательно добила меня Ирина, при­слав в марте этого года открытку из …Пари­жа, а потом – неожиданно появившись второго апреля на Балу газеты «Человек Года». Так что у нас получилось на сцене почти как в «Две­надцати стульях». «Ира, из Парижа?!» – изумленно воскликнула я, подобно дворнику Тихону. На что Ира совершенно спокойно под­твердила: «Да, из Парижа, и скоро снова уеду».

Перед отъездом в Париж я предложила Ирине встретиться для интервью. И оказалось, что вроде бы уже достаточно хорошо зная ее, я ее совсем не знаю.

Мы беседуем за столом у нее дома в присутствии членов семьи – мужа Олега, детей – немногословного пятнадцатилетнего Володи, очаровательной белокурой Элечки-Элизы и весьма упитанного кота Бусика.

– Ира, я пришла мучить тебя во­про­сами, работать не покладая рук, вернее, языка, а тут – парад­ный обед на столе… Я думала, ты, как тан­цу­ющий балетмейстер, ко­то­­­ро­му всегда надо быть в форме, и са­ма не ешь, и семью голодом мо­ришь.

– (Смеется). Как видишь, никто не истощен. Я люблю готовить, особенно нечто пикантное или сладкое. Приготовлю, съем чуть-чуть, а Олегу приходиться доедать. Прос­то питаться, конечно, надо правильно. Обя­зательно фрукты и овощи свежие, соки и напитки. После шести часов – никакой еды. Вот этим я Олега мучаю сейчас, после Парижа. Я с детства привыкла к правиль­ному питанию. Почти не ем хлеба – в Ленин­градском академическом хореографическом ху­до­жественном училище имени Вагановой, где я училась, нас учили есть мало хлеба.

– Строгие у вас там, видимо, были порядки, если ты до сих пор уроки училища помнишь и выпол­няешь.

– Педагоги у нас были замечательные – одни имена чего стоят: Константин Сергеев, Наталья Ду­динская, но строгие, даже суро­вые, очень. Педагог огромными ног­тями могла вцепиться в руку: «Как стоишь?». Как на меня кричали в репетиционном классе: «Ондар! (Делая ударение специально на первый слог). У тебе живот здесь, а попа – на Невском проспекте!». Без этой жесткости в профессиональной хореографии нельзя – ничего не выйдет. Долго не могла привык­нуть: меня постоянно за слезы из класса выгоняли. А потом разозлишься на себя – и все сделаешь, как надо. А сначала слала даже телеграммы: «Мамочка, забери меня отсюда, иначе я умру!» Но в конце концов окончила школу с золотой медалью.

Я ведь сама упросила родителей отпус­тить меня так далеко, в Ленинград, в десять лет. Я бредила танцами. Вряд ли я так полюбила танцы, если бы в то время в Кызыльской седь­мой школе не работали супруги Фирсовы – одержимые работой и детьми люди.

Сколько танцев Марины Михайловны я перетанцевала в начальных классах! А Ана­толий Михайлович славился своим ор­кес­тром русских народных инструментов и час­то мне говорил: «Ты придумай сольный та­нец, а ребята тебе сыграют!» Вот уж я вспом­ни­ла его предложение в Париже, когда в рес­торане «Распутин», где очень серьезная про­грамма, увидела мужской оркестр с бала­лай­ками, ложками. И репертуар – почти как у Фирсова! Вот бы мне в детстве приду­мать танец, как он советовал, сейчас бы ставить ничего не пришлось, так как с осени у меня контракт в этом самом дорогом рус­ском ресторане на Елисейских полях.

– Кстати, о Париже. Ты что те­перь – уже полноправная пари­жанка? Когда ты в прошлом году после обыч­ной туристической поезд­ки расска­зала, что завязала в Париже деловые контакты и, воз­мож­­но, поедешь туда работать, я, честно говоря, засом­невалась. Ну, думаю, обманули, навер­ное, Ирину. Кому в Париже нужны наши кызыльские артистки? Извини, но не верилось.

– Мне самой не верилось! Когда я в феврале приехала во второй раз в Париж, у меня в кармане не было ни франка. Все, что удалось с Олегом собрать, было потрачено на билеты, на визу.

Первым делом продюссер Виктор начал выговаривать мне почему так долго ехала, те­бя ждали еще в прошлом году. Мои объяс­не­­ния о том, что в России «прыгнул» дол­лар, что просто не было денег, он даже до конца не понял – это для них не причина. Я от­дала Виктору видеоматериалы с вы­ступ­ле­ниями театра «Балет и мо­да», вы­резки из газеты «Центр Азии» и других газет фото­графии, и стала ждать…

Три дня я ничего не знала. Побежала в любимый Лувр, Музей костюма, мысленно про­щаясь с Сеной, Эйфелевой баш­ней. Хожу и думаю: уж если в Кызыле люди искус­ства не осо­бо нужны, то кому нужен мой театр и я в Пари­же? При­мер­но с такими мыс­лями я заглянула в офис к продюсеру.

И представь себе: в офисе мне вежливо сообщили, что на видеокассетах и фото понра­вилась я сама, что меня уже оформили, как тан­­цовщицу, предложили встретиться с ме­не­джером. Менеджер – это как бы дирек­тор, управ­ляющий, он организует дело, а про­дю­сер ведает финансами, финансирует артиста, все его расходы. Вместе они, напри­мер, у меня получают до 20% заработка ар­тиста, иногда чуть больше, но не более 1/3 от всего зара­ботка.

Когда мне представили менеджера Да­ниэля Давида, я ужаснулась! Представь: ста­рый, в красном пальто с зеленым шарфом (прав­да, все из дорогого кашемира), водя­нис­тый, пронизывающий взгляд. И, самое ужасное, – бородавка на носу! Я хмуро отве­ча­ла на его вопросов, первый из которых: не курю ли я? Через пару минут он вновь спро­сил, не курю ли я. Оказывается, пе­ред тем, как предложить хоро­шую работу, учитывают все-все-все. Но этого я тогда не знала. Бросив «нет», я уже стала ду­мать: не попросить ли заме­нить такого ужасного менед­жера. Лучше, что ли, во всем Париже не нашлось? Но сов­сем скоро я оценила Дани­эля, так как начала работать сразу в четырех местах!

– Если не секрет, в каких местах ты рабо­тала в Париже? Это слу­чай­но не «тайные при­тоны раз­врата»?

– (Хохочет). Нет, конечно. Как «экзо­тическая внешность» я работаю фото­мо­делью. Не путай с манекенщицей – это раз­ные вещи. Я не хожу по подиуму, а снимаюсь для каталогов одежды модного кутюрье Жоржа. У Жоржа восемь бутиков в Париже, главный, где были примерки – рядом со знаменитым кабаре «Мулен Руж».

По четвергам я была «ле визаж» (лицом) косметической фирмы «Сисслей». Каждая ува­жающая себя фирма к новому сезону раз­рабатывает гамму оттенков косметики для любого типа женщин: для негритянок, блон­динок, шатенок, для восточного типа (это я).

Кстати, от этих двух предложений я пы­та­­­лась отказаться, особенно, когда кутюрье Жорж сказал, что это каталог для всей Евро­пы, и многие модели шикарных шуб, платьев, костюмов будут крутиться в Интернете. Испу­гавшись ответственности, свой отказ мотивировала тем, что сама являюсь руко­во­дителем театра моды в Кызыле, и, по-моему, вышла из возраста модели. Удивлению французов не было предела, и они напере­бой стали повторять: «У красоты нет возраста!»

Два других места связаны с хореогра­фией. Основная работа – третий канал француз­ского телевидения, программа «У Жоржа» (это уже другой Жорж, не кутюрье). Это тридцатиминутная передача о новых звездах Парижа.

– Ну, и как там – среди звезд Парижа?

– Адски трудно. Хочешь, расскажу об одном дне, вернее, ночи работы?

– Конечно!

– Мы приходим на телевидение около десяти вечера, охрана пропускает артистов в бар, где идут съемки. Попадают туда только после рекомендации менеджера, он представ­ляет все имеющиеся о тебе материалы. Ровно в десять, когда все сдали фонограммы, начинается репетиция – кастинг (отбор).

На репетиции всегда выкладываюсь пол­но­стью. Мои номера «Восточный» и «Бая­деру» Жорж-телеведущий смотрит до конца, хотя мно­гим говорит «мерси» еще в начале выступления.

В полночь бар открывается для зрителей и агентов. Агенты – это важная часть работы Жоржа, он нам советует не сидеть за кулисами, так как агенты беседуют и отби­рают артистов для своих шоу. А агенты – со всего мира. Представители же известных модных журналов отбирают моделей – новые лица для ближайших номеров. Я внимательно следила за ними и заметила, что в театре «Балет и мода» есть девушки и юноши ничуть не хуже начинающих фран­цузских моделей. Мне так обидно, что из-за финансовых проблем я не могу повезти театр на гастроли в Париж. Но для самых преданных участников театра эта идея еще может реализоваться.

…Только в час ночи начинается шоу и съемка. Такое страшное волнение! Впрочем, так всегда, не только в Париже. Меня трясет так, словно научилась танцевать только вчера, и это мой первый танец. После того, как отработан номер, надо быстро пере­одеться в вечернее платье, затем получить талон на бесплатное обслуживание в баре и идти в зал общаться с агентами.

Меня пригласили работать в апреле в Израиле, но после объяс­не­ния, что у меня уже билет в Москву на руках, агент из Израиля вдруг обижается. Помощник Жоржа объяс­няет, что «русская Шахерезада» (как объявил мой танец Жорж), дейст­вительно, уезжает, но вернется рабо­тать позже. Израильского агента это не очень утешило, а все слышавший итальян­ский агент мне почему-то усиленно подмигивает, а потом на ухо шепчет: «Я тоже коммунист!» Было очень смешно, ведь политика всегда волно­вала меня только для общего раз­вития. Считаю, что мир спасет не политика, а любовь и искусство. Но когда я сказала итальянцу, что я и коммунизм – это разные вещи, он тоже поче­му-то обиделся.

До кровати добираюсь только к семи утра. Последние мысли перед сном: «Хо­рошо, если сегодня нет примерок в Доме моды, а если есть работа – попробуй вы­глядеть уставшей, этого здесь, в Париже, никто не поймет»…

– Ира, а стоит ли тогда так изматываться: ради че­го? Ради денег?

–Ради денег? Да, это нема­ло­важно. Мне надоело шить платья для выступлений из последних в доме штор. Я не хочу больше сажать на голодный паек семью, чтобы под­готовить очередное «Ирэн-шоу».

Только благодаря моим друзьям и едино­мышленникам на «Ирэн – шоу» мы ра­до­вали кызыльчан новы­ми нарядами, го­­лов­ными уборами, макияжем. Это мастера Ве­ра Васи­льева, Наташа и Лариса Копте­вы, пре­красные мастера-парик­махеры: Вален­тина Ели­сеева, Люд­мила Кали­нина, Чечек Донгак, Ольга Степанова из фирмы «Мэри Кей».

В Париже платят очень хорошо – от пя­ти­десяти до ста долларов за час работы. Но самое главное – я никогда не ощущала себя настолько нужной, настолько востре­бованной, как в Париже. Я не знаю… Может быть, городок наш маленький… Но здесь мне негде развернуться. Негде танцевать!

– В Кызыле ты не ощущала свою востребованность?

– Известность я ощущала, а востребо­ван­ность – нет. Вячеслав Донгак – единст­вен­ный, кто приглашает участвовать в круп­ных шоу.

Сколько у нас в Туве прекрасных ар­тистов, людей искусства, которые сегодня из-за этих «финансовых проблем» не могут полностью реализовать свои возможности. Я обожаю горловое пение Конгар-оола Он­дара, артис­­тизм Демир-оола Кежиктига, песни Оле­га Сарыглара, талант Максима и Галины Мунзук, профессионализм Аллы Саратов­ки­ной, разносторонность Анатолия Серена, ну прос­то оперные голоса Титова Санчата, Сер­гея Хурагана, Софьи Кара-оол, всегда вол­ну­ющий голос Галины Сюрюн, пластику Оле­га Даваа. А сколько других прекрасных балет­ных артистов, фамилии которых не запом­нила – настолько редко они танцуют. А ведь для артиста без сцены нет жизни!

– Ты уезжаешь в Париж навсегда?

– Это будет зависеть от того, как будет складываться моя работа. Я настраиваюсь на то, что надолго… Знаешь, я просто болею Парижем. Мне там нравится все: культура, люди. Особенно его изысканность. Парижем надо любоваться, дышать им!

– А как же семья?

– С семьей, конечно, поедем. Я так по ним скучала! Хожу по Парижу и не могу смо­треть на маленьких детей. Мне кажется, что Эля болеет, кашляет, что ей плохо. Такая тоска! Мы ведь с ней надолго никогда не разлучались, а тут – целых два месяца.

А Олег всегда так волнуется, переживает за меня, когда я уезжаю. Мы с ним без конца раз­говариваем по телефону. У нас счет за переговоры Париж-Кызыл до шестисот рублей в месяц доходит. Так что нам выгод­ней вместе в Париж уехать, чем так тратиться (смеется).

Когда я первый раз из Парижа вернулась, Олег очень болезненно воспринимал мои вос­­торги: «Да что ты со своим Парижем!». Сей­час, мне кажется, он меня понимает.

Олег: Я, единственное, думаю: как буду общать­ся? Я ведь языка, в отличие от Иришки, не знаю. Пока выучу язык – год пройдет. Я ведь не так, как Элиза, уже схватываю. Она-то в свои семь лет быстро выучит.

– Как я понимаю. Париж у тебя, Олег, особого энтузиазма не вызы­ва­ет. Так ради чего ты все же согла­сился туда ехать?

– Как ради чего? Ради жены.

– А как, интересно, относится к отъез­ду второй мужчина в семье – Володя?

Володя: Никак. Мне здесь нравится. Не хочу я в Париж ехать.

– А как насчет Бусика?

Ирина: Без Бусика я никуда не поеду. Мы уже продумали – клетку ему специ­альную сделаем и повезем.

– Ира, а когда тебе приходят в голову самые фантастические тан­цы?

– Ночью. Я люблю придумывать танцы ночью. Есть много таких, которые никто не видел, только моя семья. Очень люблю ставить танец на кого-то: на Элю, на Вову, на Олега.

– Ваш с Олегом танец «Зараза», где ты исполняла роль кавалера, а Олег – дамы, просто потряс в прош­лом году гостей Бала газеты «Че­ло­век Года». Пока в конце не объя­ви­ли, что дама – это Олег Пяты­шев. Никто не мог пове­рить, что пар­тию дамы так вир­туозно испол­ня­ет мужчина. Не обижайся, но Олег затмил тебя.

– А на что обижаться? Этот танец я спе­циально для Олега ставила. Никто даже мама, родные Олега, хотя он с детства танцевал в Мурманске в ансамбле, не знали – насколь­ко он талантлив. Это знаю только я. Он еще ко­ле­бался, сомневался, а я была уверена – «За­разу» он станцует. И на репетициях я так им восхищалась, что он все сомнения от­бро­сил, надел высокие каблуки, сделал яркий ма­кияж женщины-вамп, спокойно вышел на сцену и прекрасно станцевал.

Этот номер я уже показывала про­дю­с­­серу, думаю, мы его станцуем и в Париже у Жор­жа на ТВ.

– Восхищение – это твой метод общения с мужчинами?

– Самая большая ошибка – переде­лы­вать мужа. Их переделать невозможно: они все равно умнее нас! Уважать его надо боль­ше, хвалить чаще, кормить повкуснее. Мужчи­ны – как дети. Они очень любят расска­зы­вать о себе, любят, чтобы их слушали, хвалили, вос­­хи­щались ими. И чем больше ими восхи­ща­ешься, тем больше они отдают. А если пос­то­­янно унижать, пилить ... Часто слышу от по­друг: «А вот мой такой-сякой!» Но как он бу­дет другим, если ты только плохое в нем видишь?

– Плохое… Ира, сейчас будет боль­шой вопрос, но без ответа на него мы не коснемся самого главного. Ты своей неординарностью трево­жишь умы не привыкших к этому лю­дей. И порой я слышу такое: «Пля­шет! Вырядилась! Видно ей в жизни все легко дается. Горя не знала!»

– Горя не знала? У меня такое было в жизни, что и врагу не пожелаешь! Ты дума­ешь, об этом стоит рассказывать?

Такое у меня было счастливое детство, та­­кая семья! Так меня обожал папа! А мама… (Долго молчит). Я не могу даже об этом... У меня такая мама была! Такой человек… Она для меня была не только мамой. Она, мне кажется, была вообще… неземная. Она на нас, двоих детей, никогда не кричала. Са­мым большим наказанием для меня было, когда она молчала, не разгова­ривала со мной.

Мама, Коптева Елизавета Ивановна, была кан­дидатом филологических наук, писала учеб­­­ники для тувинских школ. Такая нрав­ствен­ность, такой непоказной интер­наци­онализм. Она – русская, все родствен­ники по папе – тувинцы, она всех приветит, накор­мит. И папа, Хеймер-оол Опанович, профес­сор математических наук, за ней тянулся. Он сам говорил, что стал тем, кто он есть, только благодаря маме.

Всем моим учителям мама всегда писала открыточки, поздравляла с праздниками. И меня учила: «Ты должна быть благодарна всем своим учителям». Она мне такие истины внушила, благодаря которым я и не сло­ма­лась в жизни…

Она так боролась за жизнь! Рак... Такие бо­ли! Как я колола ей эти уколы, когда в девя­том классе была. Медсестра не придет, па­пы нет, а мама просит: «Доченька, не могу тер­петь, коли ты. Я тебе объясню». И я дрожащей рукой колола, а потом, чтоб она не видела, плакала…

Она так хотела жить! Я так верила, что она выкарабкается… Потому что папа сделал все: он привез сюда лучшего московского про­фес­сора – Зака, кучу баранов зарезал, все родственники собирали деньги, только бы спасти маму. Зак прооперировал. Все хо­ро­шо. Но… – плохой уход. Осложнение. И – конец.

Даже из-за этого я уезжаю. Я не хочу, чтобы мои родные умирали из-за безоб­разной медицины! Я больше не хочу этого!

…Я не успела проститься с мамой. Когда подлетала к Кызылу, в воздухе проснулась, по­тому, что услышала, что она меня зовет. В этот момент она умерла… Я чуть не сошла с ума. Папа вызывал мне врачей из псих­боль­ницы, они мне делали уколы в день похорон. Я не верила, что она умерла!

Мамины последние слова были обо мне. В прош­лом году, когда я встретила на Балу «Че­ловек Года» врача Аргину Дмитриевну Пала, которая сделала для мамы все зави­ся­щее от нее, она меня обняла и сказала: «Как твоя мама переживала, когда умирала! Толь­ко про тебя все, только про доченьку: «Как она без меня выживет?» Слава Богу, что у те­­бя все хорошо».

Последние строчки маминого письма до сих пор стоят перед глазами: «Доченька, до­ро­­гая, я ухожу… Только прошу: свети, как све­­тит­ся твоя золотая медаль. Помни все сло­ва, которые мамочка тебе говорила…» И я не могу до сих пор сделать какой-то безоб­раз­ный поступок, по­тому что сразу вспо­ми­наю маму.

…Я думала, что мама будет всегда. А она ухо­дит, когда мне только семнадцать. Когда она была мне так нужна…

Я как раз должна была поехать в Турцию – на съемки фильма «Лю­бовь моя – печаль моя». Без согласия родителей несовер­шен­но­летним ехать было нельзя в то время. Папа при­езжа­ет на Мосфильм и запре­щает: «Ни­ку­­да она не поедет. Турция – другая стра­на, дру­­гой ла­герь, ее там украдут». И все, на мою глав­ную роль берут Анну Си­га­лову, тоже уче­ни­цу Ленин­градского хоре­ографи­чес­кого училища.

Режиссер сразу сказал: «Папа не разре­шил, а потом такого случая не будет. Это бывает один раз в жизни». И действи­тельно, потом такого случая у меня не было. Так, небольшие роли в небольших фильмах.

Со смертью мамы все переменилось. Мне при­шлось очень быстро повзрослеть и во всем пола­гаться только на себя. Осталась я в Москве без всякой поддержки. Да не одна, а вместе с младшим братиком, которого от­пра­вили ко мне. Как мы сидели на одних ма­­каронах, как пыталась с голоду не умереть и при этом сессию в Институте культуры сдавать. Это был тихий ужас…

Пережила… Как-то быстро во всем разо­бра­лась, стала работать в двух-трех местах. Да­же сцену мыла. Студенты надо мной под­шучивали. Ну и что? Драила. И выка­раб­калась. И снова – все хорошо. Я танцую, на всех фестивалях была лауреатом. Кон­курсы красоты, гастроли за границу…

Но тут – братика убивают. И его убийцы нас в Кызыле преследуют.

– Твоего единст­венного брата убили?

– На улице, возле «Мон­гулека». В 1989 году. Нака­нуне свадьбы. Они со Све­той рас­пи­­сались еще до ар­мии, а свадьбу решили иг­рать после. Игорь ведь бок­сер был, кара­тист. С ним вмес­те пройти по улицам было невоз­мож­но – все вре­мя меня от кого-то пы­тался за­щищать. Он меня очень любил. И я его. В дет­стве он меня часто называл часто «ма­мочка».

Я ему сто раз говорила: «Игорешка, не лезь!» А ему всегда надо было за всех слабых засту­паться. И закололи его. Там же, у «Мон­гулека». Средь бела дня. Ножом в спину.

…Я и сама умирала. В Моск­ве, когда Вов­­чика ро­жала. Халатность врачей. Клини­чес­кая смерть. Все, как описывают. Так же ле­тела по какой-то трубе, видела себя сверху…

И даже после этого все равно окончила институт с красным дипломом.

Вот так в моей жизни все было. Но чем больше жизнь меня бьет, тем силь­нее ста­новлюсь.

– Мне кажется, об­ща­ясь с тобой, чело­век заряжается какой-то жиз­нен­ной энергией. А в твоей жизни есть лю­­ди, которые пита­ют энергией тебя?

– Да. И самый удиви­тельный из них – Вера Ивановна Васильева. Она живет в поселке Каа-Хем, инвалид с детства, полио­ми­­е­­литный ребенок. Училась швейному делу в Новосибирске, даже в театре оперы и ба­лета стажировалась.

Именно она воплощает в жизнь все мои идеи для театра «Балет и мода» – вя­за­ные вещи. И при всей своей бедности де­ла­ет безумно дорогие модели по вложен­ному тру­ду и фантазии. Я отвозила ее работы в Париж – моментально в салон взяли.

Вера Ивановна еле ходит на костылях. И при этом – совершенно без комплексов: спо­койно может загорать на пляже, напри­мер. Не побоялась родить Ванечку.

Почти всю свою крохотную пенсию она тратит на книги. С ней так интересно разго­варивать…

Я помогаю ей, как могу. И все время черпаю у нее силу. Звоню, когда плохо. И она еще под­держивает меня, совершенно здорового человека!

– Ира, у тебя уже большой сын – 15 лет. Женщины в искусстве часто комплексуют по поводу своих взрос­лых детей, подчеркивающих их возраст. А ты?

– Нет. Мой Вовчик – моя гордость. Я его достаточно рано родила, и у меня сейчас уже взрос­лый сын – друг. Он мне близок по возрасту, и я его прекрасно понимаю.

Он был отличником, а потом, неожи­данно стал приносить тройки. Я к нему сначала как назой­ли­вая муха приставала: «Учи!». А он: «Я делаю то, что мне нравится сегодня. А се­годня – это музыка. И я не хочу до часу ночи писать не нужные мне рефераты». И я поняла его и отстала.

Я буду делать все, что Вов­чик хочет: гитара – по­жалуйста, мода – по­жа­луй­ста. Вот он хотел на­писать на голове «Вова», и я сама выстригала ему «Вова» на затылке. Пусть он привыкает быть не таким, как все. И так мы все – такие, как все.

– Но ты уж точно – не такая, как все. Мне рассказывали, что од­нажды на одном из наших местных курор­тов, где принято рассла­блять­ся, не особенно следить за собой, даже спор возник. Женщины при­стально следили: неужели и завтра к зав­траку Ирина Ондар выйдет в пол­ном параде – с маки­яжем? Твоя под­черкнутая яркость – вызов об­ществу?

– Нет, только не вызов. Это, наверное, стиль. А вообще, я никогда не думала, что подумают другие. «У нас в Кызыле так не ходят». Ну и что? А я – такая, я – хожу.

У меня с детства были перед глазами хорошие примеры. Мне с детства нравились женщины, которые всегда следят за собой. Когда я училась в седьмой школе, у нас была директор – Лидия Васильевна Новикова. У нее всегда была великолепная прическа, она всегда выглядела великолепно. И я малень­кая, думала – а хватит ли у меня сил всегда быть такой?

Знаешь, мне именно после тридцати стали признаваться в любви даже малень­кие дети. Самый юный поклон­ник, четырех лет, недавно на занятиях по шей­пингу смотрел, смотрел, а уходя с мамой зая­вил: «Ну, пока! Я тебя люблю!» И именно после тридцати даже женщины стали гово­рить мне комплименты почище любого фран­цуза!

– Ира, а ты могла бы поделиться сво­ими секретами с женщинами, ко­то­рые впали в отчаяние, сломи­лись перед ударами судьбы?

– (Задумывается). Когда мне было очень плохо и уже ничего не хотелось в жизни, я просто подходила к зеркалу и говорила: «Займусь-ка я собой!»

Женщина должна любить себя. Надо верить, что ты единственная, надо ценить себя. И жить надо для себя. Не надо жить для детей, а потом пилить их: «Я тебе всю жизнь отдала, а ты, неблагодарный!» Не надо ни­кому отдавать свою жизнь. И пусть сегодня Вовчик не понимает меня с Парижем, но он понимает – это мамина жизнь, он видит – мама счастлива. Дети должны видеть маму красивой, счастливой, тогда и они вырастут счастливыми.

Прошло время...

Летом 2000 года Ирина Ондар осу­щест­вила свою мечту: улетела жить и рабо­тать в Париж.

Фото:

2. Платье от Каа-Хемского мастера Ирины Васильевой, которое Ирина Ондар увезла в парижский салон.

3. Этот восточный танец Ирэн танцует в Париже.

4. Семейный дуэт: Ира и Олег в танце «Зараза». 1998 г.

5. Ира с мамой Елизаветой Коптевой и папой Хеймер-оолом Ондаром.(Фото из семейного архива).

6. 7. 8. Театр Ирины Ондар «Балет и мода».

9. В Париже. Визажист фирмы «Сисслей» наносит последние штрихи.