«ТУВА МОЯ, СУДЬБА МОЯ, БОЛЬ МОЯ...»

Это было ровно год назад: Хеймер-оол Опанович Ондар принес в редакцию итог своего многолетнего труда – аккуратно отпечатанную, переплетенную в папку автобиографическую повесть «Тува моя, судьба моя, боль моя…»

О том, как мальчик-сирота из сумона Шеми Дзун-Хемчикского кожууна, рожденный в юрте, влюбился в математику и шахматы, стал ученым, педагогом, первым тувинским профессором математики, о проблемах науки и интеллигенции Тувы рассказывалось в ней. Мы договорились встретиться через несколько дней – после майских праздников, чтобы без суеты прочитать этот большой серьезный труд и принять решение о его публикации. Как потом я укоряла себя за то, что не рискнула попросить сразу оставить рукопись у меня!

Потому что никакой встречи после майских праздников быть уже не могло – в ночь с 3 на 4 мая Хеймер-оол Опанович погиб в автомобильной катастрофе: УАЗик, в котором он был пассажиром, упал с обрыва, возвращаясь с чабанской стоянки. А тот самый чистовик рукописи бесследно исчез – ни сослуживцы, ни родные ничего не могли сказать мне о нем.

Но ведь это было главное наследство, оставшееся от незаурядного человека. В этих выстраданных листах – судьба, жизнь, то главное, что он хотел сказать людям:

«Итогом моих глубоких переживаний и размышлений явилась эта автобиографическая повесть. Я написал ее с искренней целью помочь людям, особенно начинающим жить, выбирать в жизни правильные социально-значимые ориентиры, стать творцом своей судьбы и Человеком с большой буквы в этом сложном, полном противоречий и опасном современном мире соблазнов, авантюр и преступлений».

Ну почему я отложила это на потом? Ничего в жизни нельзя откладывать на потом, – переживала я, несколько месяцев подряд расспрашивая о судьбе рукописи тех, кто окружал Хеймер-оола Опановича.

Безуспешно. Тот, виденный мною, чистовик повести так и не нашелся. Тот, кому попал он в руки, мог счесть эту исповедь ненужной никому стопкой бумаги (подумаешь, всего лишь листочки – не пачки же денежных купюр). Мог выбросить или спрятать – на всякий случай, опасаясь, что сказанное Ондаром может кому-то не понравиться. Но этот человек не учел одного: рукописи не горят и не исчезают. Если их искать, они все равно найдутся.

Боль и любовь Хеймер-оола Ондара, его жизнь и судьба,  трудная судьба тувинского ученого, его мысли и раздумья не исчезли благодаря внуку Хеймер-оола Опановича – студенту Володе, нашедшему и принесшему в редакцию черновики рукописи: 140 отпечатанных листков с поправками автора от руки.

Сегодня, накануне годовщины гибели Хеймер-оола Ондара, мы приступаем к публикации этой повести в газетном варианте, с небольшими сокращениями. Публикация осуществляется по просьбе и с разрешения единственной дочери автора повести – Ирины Ондар.

Это – наш долг памяти незаурядному сыну Тувы.

Надежда Антуфьева

 

Из всех триад, мне известных, эту я выстрадал сам, это триединство пронизывает всю мою жизнь от рождения в кочевой войлочной юрте до сегодняшнего дня, когда я занимаюсь своим любимым делом в белоснежном каменном здании.

Говорят, цифр в природе не существует, они – плод абстракции человеческого мышления. Вроде бы оно и вправду так: матушке-природе никакого дела нет до того, кого или чего и сколько имеется у нее под началом, она никого и ничего не признает ни первым, ни сотым, ни последним. Тем не менее, цифры – это реальность. И именно эта реальность стала делом моей жизни, нивой моего творчества, формой исполнения долга перед Отечеством: я – гражданин России, специальность моя – математика.

Как бы ни была связана моя научная деятельность с абстракцией человеческого мышления, я всегда думаю о конкретных делах, ведь математика – наука точная, почти что вечная, недаром ее величают «царицей всех наук». Оперируя цифрами, математическими понятиями и формулами, всегда видишь перед собой конкретные, зримые, проверяемые вещи. По моему убеждению, математика – едва ли не самое главное, едва ли не единственное и решительное, что продвигает и контролирует ход цивилизации на земле, да и во всей Вселенной.

4 ноября 2000 года. Конец последнего года уходящего тысячелетия. Москва, Кремль, Дворец съездов. Идет Всемирный Информациологический форум по проблемам всего человечества в грядущем двадцать первом веке.

В президиуме – заместитель Генерального Секретаря Организации Объединенных наций, видные ученые мировой значимости, посланцы глав правительств и послы многих стран мира, представители различных религиозных конфессий и международных организаций.

Я – в составе делегации Российской Народной Академии наук. Вслушиваюсь в приветственные выступления участников форума, вникаю в атмосферу переполненного зала, рассматриваю собравшихся. Рядом со мной мой давний друг и земляк Петр Федорович Иванков – президент Российской Народной Академии наук, я то и дело обращаюсь к нему с вопросами, он дает пояснения. Меня распирает любопытство, хочу получить побольше информации и довести ее до родной Тувы. А информация здесь одна интереснее другой: о последних достижениях мировой науки, о новых информационных технологиях. Здесь и глобальные космические проблемы, здесь и проблемы здоровья и долголетия человека, проблемы мира и безопасности, здесь и проблемы компьютеризации, градостроения, развития атомной науки и многое другое.

На следующий день я оказываюсь в президиуме другого форума. На этот раз – на конференции Российской Народной Академии наук, где обсуждаются идейные и организационные основы социального прогресса России.

Участники конференции озабочены кризисной ситуацией в стране, вызванной проводимым в течение последнего десятилетия века курсом реформ. Особенно впечатляет обсуждение причин глубокого кризиса в России и определение организационных основ социального прогресса: власти, ресурсов и собственности. Отчетливо вырисовываются причины деградации общества, развала могучего Советского Союза.

Оказывается, мы не проявляли должного внимания к тому факту, что в истории многое зависело от людей, обладающих реальной властью. Мы верили написанным законам о том, что вся власть в СССР принадлежит Советам, но не разглядели того, что на деле вся полнота власти была сосредоточена в руках небольшой партийной номенклатуры.

Больно сознавать, что и моя малая родина – Тува оказалась на тропе грязных дел партократов, карьеристов, спекулировавших своим партбилетом в ущерб народу и государству. Это утверждаю, исходя из своего опыта и с уверенностью, поскольку вся моя жизнь и трудовая деятельность проходили в борьбе за выживание, за развитие образования и науки в моей родной Туве…

Итогом моих глубоких переживаний и размышлений явилась эта автобиографическая повесть.Я написал ее с искренней целью помочь людям, особенно начинающим жить, выбирать в жизни правильные социально-значимые ориентиры, стать творцом своей судьбы и Человеком с большой буквы в этом сложном, полном противоречий и опасном современном мире соблазнов, авантюр и преступлений. Уверяю всех, что я «жил и мыслил», что свой опыт добыл нелегко, преодолевая препоны и трудности на жизненном пути, что свои знания я приобрел ценою неимоверных усилий, в итоге кропотливого и упорного труда.

Давно собирался написать книгу, в которой хотел поделиться мыслями со своими коллегами и учениками о проблемах и перспективах развития математики в нашей республике и о высокой миссии человека науки на этой благодатной, с поистине неподнятой научной целиной, земле. Но как-то незаметно годы пролетели в труде и заботах. Только разменяв седьмой десяток лет, я вдруг поймал себя на мысли, что вся моя жизнь проходит в борьбе, в борьбе за выживание науки в Туве. И зачем мне писать о чем-то абстрактном и недосягаемом, о чьих-то неведомых судьбах? Ведь собственная жизнь, многолетняя борьба за выживание на избранном пути и оказалась моей миссией в науке!

А сколько таких же, как моя, судеб среди представителей тувинской интеллигенции? Раз уж выживание интеллигенции в целом, людей науки в частности, стало типичным явлением за последние десятилетия, видимо, напрашивается вывод – давно пора извлекать уроки.

Да простят меня живые и покойные мои оппоненты за обнаженность и щепетильность моих признаний. Но правда жизни и исповеди обязывает меня быть до конца искренним, иногда даже беспощадным, в том числе и по отношению к себе. С надеждой быть понятым предлагаю на суд читателя исповедь математика – «оловянного солдатика», как в шутку называю себя сам. Пусть моя книга станет свидетельством торжества гласности. Хочу подчеркнуть, что все факты, о которых пишу, имеют документальные подтверждения.

Ничего из своей жизни я не вычеркиваю – ни хорошего, ни плохого. Я имею право на уважение к себе за то, что вынес все тяготы жизни, посланные мне судьбой, на своих плечах, что с достоинством пережил их и не сломался.

Выстоять в этом жестком противостоянии мне помогли многие люди, воспитавшие меня, подставившие свое плечо и преподавшие уроки жизни и истины науки. Я благодарю всех, кто находился и находится в этой жизни рядом со мной.

Я благодарю своих родителей, благодарю народ долины своей родной реки Шеми, благодарю носителей высокой и благородной культуры, окружавших меня в Ленинграде, Москве, Новосибирске, Владивостоке, Красноярске и в столице Тувы – Кызыле, которые сделали из меня человека.

Я благодарю школьных учителей математики Александра Петровича Попова и Галину Васильевну Смехову (Назын) за радость первых вторжений в стихию математики.

Я благодарю академика Бориса Владимировича Гнеденко, своего научного руководителя, большого личного друга, а также члена-корреспондента АН РФ, профессора Владимира Ивановича Зубова, научного консультанта при написании докторской диссертации по теме «О пространстве функций распределения и характеристических функций».

Моим жизненным кредо стали стихи-рубаи моего кумира Омара Хайяма, математика, философа, поэта конца XI – начала XII веков:

Ни к другу не взывай, ни к небесам
О помощи. В себе ищи бальзам.
Крепись в беде, желая крикнуть другу,
Перестрадай свое несчастье сам.

Я благодарен судьбе.
Амыр-менди, чонум!
Мир вашему дому, люди!

За прожитый седьмой десяток лет мне не пришлось встретить человека, который однажды побывав на моей Родине не мечтал бы вновь вернуться в Туву – за Саянский хребет, в географический Центр Азии. Настолько притягателен и прекрасен наш любимый тувинский край, где берет начало не только воспетый поэтами Енисей – великая река, но и большая история маленького тувинского народа, щедрого талантами и героями всех времен.

Мне, отдавшему большую часть своей жизни математической науке, посчастливилось родиться на этой прекрасной земле.

Мы, тувинцы, ежедневно живем среди таких контрастов, каких в мире нигде не встретишь, кроме Тувы. Разве не необычно видеть на чайлаге – в традиционном летнем стойбище отгонного животноводства в высокогорье – северного благородного оленя и верблюда южных пустынь рядышком? Разве не необычно в начале июня поливать хлеба в чаа-хольской степи, почти на уровне сальских степей в Нижнем Поволжье, а через неделю погостить у своих сватов у самого подножия Монгун-Тайги, самой высокой точки Восточных Саян, которая возвышается на 4996 метров над уровнем моря? Это удивительно, неповторимо, однако мы, тувинцы, ничего особенного в своей жизни не замечаем. Потому что так заведено испокон веков.

 Дед мой, Василий Бяков, младший брат крупного иркутского купца, купил мою бабку за какие-то безделушки у хемчикского правителя Сенгин-Чангы Ондара. Достаточно образованный, хорошо воспитанный, дед Василий, известный в тувинской истории как Мачыылай, терпеливо ждал, что же выйдет из его затеи обживать новые земли, развернуть торговлю. И Бог наградил его сполна: темпераментная, своенравная моя бабка-аратка влюбилась в него. Любовь эта была взаимной и счастливой.

Один за другим у них появились четыре мальчика, пятой оказалась девочка. Отца моего назвали Иваном, но родственники и земляки переиначили его имя на тувинский лад: Опан – «шустрый». Повзрослев, Опан женился на моей маме Монге-Назын Ховалыг, младшей сестре знаменитой овюрской шаманки Хандыжап Куулар из местечка Бора-Шай, которая в годы репрессии подверглась преследованию властей и просидела в тюрьме около двадцати лет.

У нас в семье про деда Василия говорили мало, моя мать (вторая жена отца) его вообще не видела. Но деда Василия любили араты – простые скотоводы. Он стал известным персонажем народных песен начала ХХ века, о нем до самых недавних пор рассказывали легенды. Судя по этим воспоминаниям, он был образованный человек своего времени, но в быту ничем не отличался от простых аратов, одевался и ел, как все. Еще он был благороден, великодушен, изящных манер, за это его, инородного купца, уважали. Однако его ненавидели богачи, ждали удобного случая и однажды жестоко избили. После этого дед Василий не оправился и слег среди неведомых ему ранее степей, погребен был по-тувински ("акка салган"): без гроба, в тканевой обертке, обложенный камнями.

Про мою бабку говорили еще меньше. Она была простой араткой, наверняка, очень красивой и привлекательной. Иначе как мог купец оставить свои магазины в Иркутске, о которых до сих пор помнят старожилы-иркутяне? Одно несомненно: моя бабка была женщиной не робкого десятка, смелой, вольнолюбивой. Подумайте только, это были времена, когда не то что любить, девушки – озорные дикие козочки гор и степей – даже близко не смели подойти к русскому.

Мать моя тоже не особенно распространялась о своих родственниках. Помню, изредка шепотом вспоминали тетю Хандыжап, она была очень добрая, умная, работящая, заботливо опекала мою мать в детстве. От матери я ни слова не услышал о ее любимом  племяннике Сунгар-ооле  Кууларе,  крупном государственном деятеле, после  Тувинской Народной Республики в МНР, репрессированном в конце тридцатых годов вместе с другими вождями тувинского народа. О нем и сегодня я знаю очень мало. Это были страшные времена, когда тувинцы, люди самых глубоких родственных связей, были вынуждены отрекаться от самых близких людей ради своих детей и их будущего. Этого не смогли сделать ни Чингис-хан, ни какой другой властелин, этого добились коммунисты, да еще руками самих же тувинцев.

Мои предки жили по реке Шеми, что в Дзун-Хемчикском кожууне. Река в Туве тоже понятие неординарное. Шеми берет начало где-то с заоблачных ледников на овюрских хребтах — на южном высокогорном обрамлении Тувинской котловины. Эти хребты протянулись вдоль всей Тувы с востока к западу, завершившись высочайшими горными вершинами Бай-Тайга, Монгулек, Монгун-Тайга, смыкаясь Западными Саянами. Они представляла собой южный водораздел Тувы, с них катились бурные, буквально бурлящие в белых пенах горные речки на север и юг.

Шеми сначала была прозрачным горным ручейком, прозванным людьми «гремучим», потому что в этом потоке было очень много мелких льдинок от подтаявших краев ледников, и они гулко гремели, ударяясь в бешенном беге друг о друга. Речка катит на север, где-то на крутых склонах образует небольшие водопады и роет овраги, где-то на выемках гор рождает тихие омуты, густо заселенные  черноспинными хариусами.  Постепенно речка прирастает долиной и бесчисленными мелкими притоками, некоторые из которых в сухие месяцы засыхают и исчезают. В среднем и нижнем течении река становится довольно полноводной, ширина ее долины достигает уже несколько километров.

На этих широких просторах жили мои предки, разводили скот, кочевали, растили детей, хоронили родных среди холмов, радовались жизни: умножению скота, рождению детей, играм молодежи, трудовым и охотничьим успехам взрослых.

Я родился 15 марта 1936 года в селе Шеми Дзун-хемчикского района Тувинской Народной Республики. Это по документам. На самом деле по воспоминаниям родственников я родился где-то 17–19 февраля того же года в полнолуние на зимней стоянке Хылдыг-Узук (по-русски «Горная горловина в толщину  волоса»). Тогда матери было 49 лет, а отцу – 59. В нынешние времена их здоровью можно только позавидовать.

Мои родители были араты-скотоводы. Отец, Опан Пачылаевич, на caмом деле Иван Васильевич Бяков, был старшим сыном купца Василия Бякова. Дед, женившись на тувинке, был проклят своим старшим братом, признававшим только коммерческие успехи, пренебрегая простым человеческим счастьем. Говорят, про богатые магазины старшего Бякова в городе Иркутске до сих пор ходят легенды... Фамилия Ондар принадлежит бабушке из села Алдыы-Ишкин, что в Сут-Хольском кожууне, и по-русски означает «десятки». Это слово восходит к древним временам, когда воинственные тувинские племена делились по десяти семьям, образуя не только низшую административную единицу общества, но и низшее подразделение войск.

Моя мать Монге-Назын Сереевна Ховалыг  была родной сестрой знаменитой овюрской шаманки Хандыжап, посаженной в тюрьму на целых два десятка лет, родной тетей видного тувинского  государственного деятеля Сунгар-оола Куулара, расстрелянного в конце 30-х годов вместе с Чурмит-Дажи, председателем правительства ТНР.

Монге-Назын Сереевна была второй женой отца. Его первая жена после смерти оставила совсем крошечных детей Чюлдюма, Ендана и Чунай, которым соответственно было 3, 2 и 1 годик. Мама вырастила их и воспитала, как своих родных детей. От отца она родила троих: сестру Кундумай, брата Очур-оола и меня. Я был самым младшим у моих родителей, чему соответствует мое имя Хеймер-оол («Младший мальчик»).

В Туве дают детям имена, знаменуя какое-то особенное событие в жизни аала или желая ребенку что-то особенное. Так имя моей матери переводится как «Вечная жизнь», что означает молитву ее родителей за нее.

Имя для тувинца всегда означало что-то особенное, его значение всегда имело большой смысл.Это отразилось и на общественном сознании тувинцев. Например, в Тувинской Народной Республике — в первом самостоятельном государстве тувинцев — в официальных документах указывались только имена. В  книге  "Путешествие  в  Танну-Туву"  один  немецкий путешественник и этнограф сетует на то, что в визе на въезд в Туву указана только его имя Отто, а фамилию Мэнхен-Хельфен всегда «забывали». На самом-то деле не забывали, а было заведено так: фамилию не употреблять.

Когда мне перевалило за шесть лет, отец внезапно умер от сибирской язвы. Я тоже болел, но выздоровел. До шести лет у меня было настоящее счастливое детство, отец меня, как самого младшего, сильно любил и баловал. Помню, за год до его смерти мы перекочевали, наша юрта стояла у прекрасного озера Алгый. Ныне его называют озеро Хадын. Оно находится совсем рядышком с Кызылом, в менее двадцати километрах. Это любимое место летнего отдыха кызыльчан, там всегда бывает полным-полно народу, особенно в выходные дни. Кажется, что в детстве все было иначе, чем сейчас. Действительно, тогда народ не посещал Алгый для отдыха, на его берегах просто жили, растили детей, ухаживали за скотом. Помню очень высокое, почти бездонное синее небо над серебристо-голубыми водами в постоянной ряби и белой пене, которые под дуновением ветерка стремились к берегам, словно желая прилечь на отдых. Помню огромную молочно-матовую луну над плоскими холмами и крупных бабочек с яркими мазками невероятной окраски.

Наша стоянка называлась Изиг-Даг, что в переводе означает "Горячая гора". Говорят, что именно в этих местах паслись бесчисленные тучные стада межегейского богача Ажыкая. Теперь эта стоянка не сохранилась, после какой-то эпидемии ее сожгли дотла. Сегодня только кое-где можно увидеть едва сохранившиеся глубокие пласты стоптанного навоза, свидетельствующие об огромных количествах скота и несметных богатствах бая Ажыкая в давно минувшие времена.

До несчастья еще был целый год, и отец меня по-прежнему баловал.  Наверное, я  сам  себе  казался  чуть ли не престолонаследником. Той весной на берегу Алгыя появилась стая невероятно красивых птичек, сказочных красавиц с ярким оперением, с красными клювами, с какими-то ярко окрашенными красными перьями на голове. Мне очень хотелось потрогать их руками, как наших ягнят и козлят, но они убегали, как нарочно, близко подпускали к себе, но в руки не давались...

– Вы ловите их для меня, – приказывал я взрослым.

– Да они же крылатые, сынок, а мы без крыльев, – говорил отец, усаживая меня себе на колени, – мы их поймать не можем. А вот у тебя, наверняка, вырастут со временем крылья, – шутил он, – тогда ты их и поймаешь. Сколько захочешь!

Тогда я начинал капризничать, плакал, весь день валялся на войлочном ковре.

Было у нас сито, мать через него просеивала муку перед тем, как приготовить лапшу для своей большой семьи. Его не вешали, а просто прислоняли к стене. Вдруг вижу, что наш котенок, играя с клубком пряжи, задел сито, оно покатилось и захлопнулось как раз над котенком. Малыш туда-сюда, но вылезть никак не может. Тут меня и осенило.

Я знал, что красивые птички облюбовали кем-то рассыпанные зерна, разбухшие в приозерной влаге. Я взял несколько пригоршней зерна, смоченного матерью, чтобы потом пожарить в горячем котле. Потом установил сито на тростиночках таким образом, чтобы оно захлопнулось, если кто-нибудь заденет их. Так оно и случилось. В моих руках оказалось несколько птичек, я привязал их веревочками за лапки и понес в юрту.

Взрослые были сильно удивлены, но я своего секрета не выдал.

– Ну их, младшенький! – сказал отец. – Отпускай птичек!   

Он хотел опять посадить меня на колено, но я не поддался, побежал к птичкам, унес их подальше от взрослых.

Когда отца не стало, я горько жалел об этом: "Ах, зачем я это сделал? Зачем я убежал от отца? Зачем мне какие-то птички? Сядь я к отцу на колени, может быть, и жизнь сложилась бы по-другому..."

Однажды мною завладело непреодолимое желание скорее вырасти и стать таким же сильным и мудрым как отец. Я не знал, что на это потребуются многие годы. Мне казалось, стоит только подражать отцу, и все получится само собой.

Желание мое было такое сильное, что я беспрерывно следил за отцом, во всем подражал ему, старался командовать сестрой и братом. Иногда мне это удавалось, они еще были маленькие. А вот указывать что-либо матери никак не удавалось, я сам видел, что попадаю впросак. Чтобы указать что-то матери, надо было сначала подготовить что-то, предвидеть что-то, в чем-то помочь, подсобить. А я этого не знал.

Я буквально следил за отцом. Он был удивительный человек: ночами спал очень чутко, следил за движением скота за стеной, а иногда выходил из юрты, прислушивался, проверял. И утром он вставал раньше всех, растапливал очаг, чтобы матери было легче вскипятить утренний чай. Наблюдения помогли мне заметить многое в кочевой жизни. Не было ни одной минуты, чтобы отец не был занят, чтобы что-нибудь ни прилаживал, ни поправлял, ни замечал.

Я готовил себя к жизни скотовода. У меня и в мыслях не было заняться чем-то другим. Тем более, сегодня невероятной кажется моя прошлая жизнь. Посудите сами: я стал не аратом, а интеллигентом, не скотоводом, а ученым уже к тем годам, сколько было тогда отцу. Еще на своем 50-летнем юбилее мне, конечно, было очень приятно услышать из уст докладчика А.И. Жданка мнение коллектива об итогах моего труда в делах Кызылского государственного педагогического института. Без ложной скромности привожу эти слова здесь, чтобы через такую обобщенную форму оценки моей многолетней (я проработал в КГПИ 30 лет) работы прояснить для читателя прелюдию и дальнейший ход жизненных перипетий, постигших меня.

«Как ученый Х.О. Ондар стоит у истоков математической науки в Туве. Из числа тувинцев он – первый кандидат физико-математических наук. 3a 30-летний период своей творческой деятельности Х.0. 0ндар опубликовал более 30 научных работ в области математики и ее истории (общим объемом 38 печатных листов), подготовил к печати такой же объем рукописного и методического материала...

Тува, еще недавно не имевшая собственных научных кадров, сегодня в. лице Х.О. Ондара обладает национальным ученым-математиком и умелым организатором вузовской науки. До 1980 года преподавателями и целевыми аспирантами КГПИ защищалось 3-4 кандидатских диссертаций в 5 лет, но теперь – 5-6 в год...

Хеймер-оол Опанович читает студентам лекции по теории вероятностей, математическому анализу и истории математики. Эти занятия всегда пользуются успехом у студентов. И дело здесь не только в педагогическом мастерстве Х.О. Ондара, приобретенном за 27 лет преподавания в вузе, но и в ощущении сопричастности к живой творческой мысли лектора...»

Эту выдержку из официального документа я привожу не только для того, чтобы нагляднее показать, насколько разительной оказалась сегодняшняя реальность по сравнению с мальчишеской мечтой в преддверии Великой Отечественной войны, но и в силу того, что хорошо помню свои тогдашние устремления и уважаю их. Ведь не зря гласит тувинская народная мудрость: «Добрый конь виден ещё с жеребенка, хороший человек виден еще с малых лет".

Как вы уже знаете из предыдущей главы, отец мой, Опан Пачылаевич, внезапно умер от сибирской язвы, когда мне едва перевалило за шесть лет. Я как бы остался на пустом месте, стал одинок, жалок, куда-то ушло мое счастливое детство. Потом пришли трудные времена. Моя мать была уже в возрасте, ей все труднее становилось справляться с хозяйством.

Одно только утешение, что дети росли, становились хорошими помощниками, все больше забот брали на себя. Так было заведено во всех многодетных тувинских семьях еще испокон веков.

– Мы здесь не старожилы, а прикочевали сюда из Шеми, – однажды нам сказала мать. – В Шеми осталось много нашей родни, мы там лучше знаем пастбища и местные условия. Поэтому я решила вернуться в родные края.

Мы согласились с ней: ведь недаром говорится, что сироты взрослеют раньше других детей.

С восьми лет я пошел в школу. К моей великой гордости, Шеминская средняя школа теперь носит мое имя. Тогда, в детстве, об этом и не мечталось. Меня все сильнее волновало желание скорее стать взрослым, скорее помочь моей быстро стареющей матери. В те времена в школах было много переростков. Они заканчивали четыре класса и начинали работать учителями, обучая детей и зарабатывая прилично себе на жизнь. Я мечтал о том же.

Учился я легко и хорошо. Меня даже избрали председателем пионерской дружины. Я очень серьезно относился к этой должности и спуску никому не давал. По моему тогдашнему разумению, это очень помогало мне набраться организаторского опыта.

Одновременно я исподтишка выбирал: кого бы мне взять себе в жены, кто мог бы стать послушной и доброй помощницей моей маме. И такая девочка была, она являлась председателем пионерского отряда в соседнем классе. Я смотрел на нее всегда с волнением, но ни разу не заговаривал: стыдился.

Однажды состоялся пионерский сбор школы. В коридоре построили всех пионеров, председатели отрядов сдавали мне рапорты. Так незаметно пришла очередь моей избранницы. Она отдала честь и стала говорить. Она стояла очень близко, с диковинным озорством блестели ее глаза, так прекрасно выглядела она сама, что я растерялся, не слушал её слов. К несчастью, в этот момент забарахлил колхозный движок, и вдруг погас свет. Наступила кромешная тьма. В порыве своих самых нежных чувств я обнял свою избранницу и от души понюхал ее голову. Девочка заголосила. Испугавшись, я быстро встал на свое место. Мое лицо горело от волнения, даже пересохло в горле.

К счастью, никто этого не заметил. Моя избранница успокоилась, тоже промолчала о том, что случилось в темноте, только странно и въедливо посмотрела на меня потом. После этого она каким-то образом выделяла меня из других мальчиков, много раз давала возможность подступиться к ней так, чтобы другие не могли помешать, а я стеснялся и бежал от неё так, как от огня.

Я с похвальной грамотой окончил начальную школу. В столовой интерната мы гуляли как взрослые, с нами и за нас поднимали рюмки наши учителя. После выпускного вечера многие завели семьи. Мне едва перевалило за тринадцать, и никто, разумеется, не взял ребенка на работу. Пришлось ехать в районный центр  – Чадан, продолжать учебу в интернате.

Нас, всего нескольких учеников, провожали, как было заведено тогда, организованно и всем селом. Моя избранница давно стала невесткой богатого аала. Она тоже приехала на проводы на прекрасной белой кобыле, но не спешила, а наблюдала издали. У меня выступили слезы на глазах, я с большим усилием сдерживался, чтобы не заплакать навзрыд. Отвернулся и долго смотрел вперед, пока встречный ветерок не высушил мои слезы.

Учеба в Чаданской школе была моей первой разлукой с родным домом. Сюда стекались дети со всех концов района. Первое время ходили тихо-мирно, все приглядывались друг к другу. Я очень скучал по дому.

Моя мать уже постарела, не могла приехать ко мне на свидание, сама находилась на попечении старших детей. Родители других учеников приезжали, к некоторым даже по два-три раза в неделю. Они привозили вареное мясо, тараа (жареные зерна пшеницы, ячменя - прим. ред.), чокпек (масса, оставшаяся после выделения масла из пенок - прим. ред.) и другие лакомства. Я очень завидовал им и, спрятавшись где-нибудь в укромном месте, оплакивал свою сиротскую долю. А те, кто постарше да посильней, к которым тоже не приезжала родня, «терроризировали» «маменькиных сынков» и выбивали для себя долю. На третьей или четвертой неделе учебы уже образовалось в ученическои среде расслоение на богатых и необеспеченных.

Учился я всегда на "отлично". Мне очень завидовали "крутые", из которых впоследствии, как ни странно, вышли вполне приличные партийные и хозяйственные руководители, они мешали мне заниматься уроками, разрывали тетради, вырывали книги. Приезжие воспитательницы не знали тувинского языка и не разбирались в отношениях между детьми. Они видели, что я одинок, сочувствовали. Я никогда не прибегал к насилию и, разобравшись что к чему, прибегал к хитрости: вечерами ложился спать как можно пораньше, а утром вставал очень рано, занимался уроками. В это время "крутые" храпели в постели, а воспитательницы вскоре поняли меня и пускали в комнату отдыха.

Однажды случилась беда. Как-то после обеда я пошел в уборную. Это была большая коробка, сколоченная из досок, посреди школьного двора. Пошел и уткнулся в Бадыргы. Это был переросток, верзила  метра в полтора и даже еще выше. Учился он из рук вон плохо, ненавидел отличников. Кроме того, он уже бегал за девочками и даже курил тайком.

– Ага! – обрадовался он. – Ты выследил меня, чтобы сдать этим русским юбкам. Шиш! Вот тебе!

И он заставил меня выкурить сразу три папироски подряд, избивая кулаками. Я выдюжил, но вдруг пошатнулся, упал.

– Что с тобой, друг? – испугался Бадаргы. – Так ведь нельзя же было сразу так много курить.

Он не на шутку испугался, вызвал своих товарищей. Скрывая от воспитательниц,они меня с большим трудом вылечили. Больше не стали трогать. Однако, появилась другая угроза: из огня да в полымя! Дело в том, что в Чадане имелись две средние школы: русская и тувинская. Ребята из них не ладили между собой. Русские ребята выследили, что я держусь одиноко и одет во все казенное, не имея ни одной «магазинной» вещи из одежды, и стали охотиться за мной.

К счастью, в то время директором нашей школы стал Хомушку Саинотович Алдын-оол, впоследствии видный деятель народного образования Тувы. Тогда он закончил двухгодичный учительский институт, но учился заочно, чтобы получить полное высшее педагогическое образование. Он работал и учился, через несколько лет мы почти одновременно защитили кандидатские диссертации, я по математике, а он по педагогике.

Став директором, он сразу взялся за учебные связи обеих школ: проводил общие литературные и математические вечера, спортивные соревнования, совместные вечера отдыха и танцы. Так мы незаметно сдружились, я приобрел много русских друзей, с которыми и работал вместе, и общаюсь до сих пор.

Я хорошо бегал на коньках, играл в шахматы, попробовал себя во многих предметах. Не повезло только в литературе.

Эта невезение выразилось в том, что я окончил среднюю школу с серебряной медалью, а не с золотой, написав сочинение по роману А. Фадеева "Молодая гвардия". Я учил произведение по первому изданию романа, раскритикованному за то, что в нем не была отражена руководящая и направляющая роль Коммунистической партии в Великой Отечественной войне. Оказалось, что в это время, в 1954 году, только что вышла в Москве новая редакция романа, книга еще не дошла до нашего Чадана. В моем сочинении не было ни одной грамматической ошибки, стилистически все было безупречно, а вот я не смог учесть того, чего и в глаза не видел.

Я люблю писать стихи. Правда, с этим моим увлечением тоже случился один казус. Как-то к нам в школу приехал известный детский писатель, устроил интересную встречу.

– А кто пишет стихи? – спросил он, закончив читать стихотворения. – Ну-ка, прочтите кто-нибудь что-нибудь.

Все молчали, долго молчали и подстрекающе смотрели на меня. Вся школа уже привыкла к тому, что я как-нибудь да выручу. Среди присутствующих особенно выделялась черноглазая, круглолицая, краснощекая Шура. Я много раз подходил к ней, а она всякий раз отворачивалась. Teпepь ee взгляд показался мне по-особенному теплым и интригующим.

– Я! – поднял я руку, бросив победоносный взгляд на царевну моей симпатии, и прочитал несколько строк.

То ли приняв мой победоносный взгляд на свой счет, то ли от долгого ожидания у него испортилось настроение,но поэт в пух и прax раскритиковал творение моего вдохновения. Я же не знал, куда девать себя. Шура встала, уничтожающе посмотрела на меня и ушла, не закрыв за собою дверь.

С тех пор я никому не читаю свои стихи. А пишу. Пишу для себя, для собственного удовольствия. Не как мой кумир Омар Хайям, конечно, но и совсем не дурно.

И то правда, что я очень уверенно чувствовал себя в школе. Привык, понимаете ли, получать пятерки. Я становился неуверенным в себе, если поставят мне четверку. Поэтому своеобразно боролся за себя. Так получилось и тогда, когда был открытый урок по географии. Приехали проверяющие из Кызыла, присутствовавших гостей на уроке было лишь чуточку меньше, чем  учеников.

По обыкновению меня, как сильного ученика, вызвали к доске.

Я отвечал как всегда, даже чуть лучше.

– Хорошо, четверка, – сказал учитель.

– Как четверка? – запротестовал я. – Я отвечал, как надо, все рассказал, все показал на карте.

– Но ты нечетко показал архипелаг, потом не совсем точно различаешь остров и архипелаг, – попытался возразить учитель.

– Тогда я повторю свой ответ,– сказал я, показал как надо, и рассказал, как надо.

Учитель не знал, куда себя деть.

– Хорошо, пятерка – сказал он. – Садись.

После разбора урока учитель меня поблагодарил. За убежденность учеников в знаниях и свою требовательность к ним он получил высокую оценку своей работы. Только не знаю, куда подевалась моя убежденность, когда знание однажды стало делом жизни и смерти в разговоре с ректором ЛГУ... Но об этом потом.

– Скакуном конь становится с жеребенка, человеком младенец – с пеленок, – любят повторять тувинские мудрецы.Это сущая правда.

Из школьных дисциплин мне больше всех нравилась математика. Выбор профессии по призванию считаю самым большим достоянием и счастьем своей жизни.

Теперь осознаю, что, видимо, во мне были заложены какие-то задатки математика, унаследованные от купеческих ген по отцовской линии и шаманских – по материнской линии. Но не меньшую, если не главную, роль сыграли мои учителя по математике в Чаданской средней школе – Александр Петрович Попов и Галина Васильевна Смехова (Назын). Им я остаюсь благодарен на всю жизнь. Они вовремя пробудили во мне интерес к загадочному и притягательному миру цифр.

Раз речь зашла о математике, я не могу обойтись без цифр и примеров. Может быть, я расскажу то, что всем давно известно, однако я должен обьяснить, что именно разбудило во мне математика и, надеюсь, может разбудить то же в ком-то еще другом.

В начальных классах мне понравилось решение следующей задачи: найти сумму чисел от 1 до 100 включительно.    

Решение:

Если складывать подряд 1 + 2 + 3 + ... 97 + 98 + 99 + 100, то очень долго считать.

Воспользуемся простым правилом: от перестановки слагаемых сумма не меняется, т.е, замечаем:

1 +  99=100
2 + 98=100
3 +  97=100  

...
49 +  51=100        

Следовательно: 1+ 2 + 3 + ... + 99 + 100 = 49 r 100 + 50 + 100 = 5050

На уроках математики и на математических вечерах мы играли в разные математические игры. Дух соревновательности, сообразительности и оперативности в решении логических задач меня захватывал целиком так, что я стал не только решать заданные учителями задачи, но и придумывать их сам.

В шестом классе, например, я первым решил на математическом вечере следующую задачу.

Крестьянину нужно перевести через реку волка, козу и капусту. Но лодка такова, что в ней может поместиться только крестьянин, а с ним или только волк, или только коза, или только капуста. Но если оставить волка с козой, то волк съест козу, а если оставить козу с капустой, то она съест капусту? Как перевез свой груз крестьянин?

Решение: Ясно, что начать надо с козы, так как капусту оставлять с волком не опасно. Крестьянин перевозит козу, возвращается и перевозит волка, но обратно перевозит козу. Потом козу оставляет на первом берегу, перевозит капусту. Последним рейсом он забирает козу, и переправа оканчивается благополучно.

Приведу еще одну задачу из школьной жизни: "Какое число задумано?"

Попросите кого-либо задумать любое число, пусть затем он сделает с этим числом следующие операции:

удвоить задуманное число и к результату прибавить 5,

полученный результат взять пять раз и прибавить 10,

последнюю сумму умножить еще на 10.

Чтобы угадать задуманное число, узнайте,  какое число в конце концов получилось, отнимите от него 350 и скажите число оставшихся сотен. Это и будет задуманным числом.

Проверка. Пусть задумано число 5.

Проделаем вышеуказанные операции:

5 r 2 = 10;
10 + 5 = 15;
15 r 5 = 75;   
75 + 10 = 85;
85 r 10 = 850;
850 –  350 = 500, т.е. 5 сотен.

Значит, задуманное число есть 5.

В эту игру играли на математическом вечере то ли в пятом, то ли в шестом классе. Но меня заинтриговал вопрос: почему так?

Лучший ответ на этот вопpoc дает алгебра:

  х r 2 + 5 = 2х + 5
  (2х + 5) r 5= 10х + 25
  10х + 25 + 10 = 10х + 35
  (10х + 35) r 10 = 100х + 350
  100х + 350 – 350 = 100х
  100х : 100 = х

Таких образом, неизменно получается задуманное число.

Вот из таких простых задач пробуждается у школьника большой интерес к математике.

Всем известно, что в школьных программах в наши годы мало внимания уделялось свойствам чисел. Это можно было восполнить только дополнительными материалами. То ли в шестом, то ли в седьмом классе мне ударило в голову некое чувство удивительных свойств чисел. Например, числа 5.

Задача 1. Записать единицу тремя пятерками.

Если школьник никогда не решал подобные задачи, то ему придется много поработать, чтобы найти решение.

Решение:  1 = (5/5)5 = 5V5/5 = 55-5

Задача 2. Записать двойку тремя пятерками.

Решение:

 

Задача 3. Записать нуль тремя пятерками.

Решение:

0 = 5 r (5–5) =           = (5–5)5 = 5V5-5        

                  

Задача 4. Записать число 5 тремя пятерками.

Решение:

5 = 5 + 5 – 5 = 5 r (5/5)

Приведу еще пример. Устный счет.

Предположим, что требуется умножить 98 на 94.

Решение. Дополним каждое число до 100. Соответственно будет 2 и 6. Отнимем от первого сомножителя дополнения второго, то есть 98–6=92, или от второго сомножителя отнимем дополнения первого, т.е.94–2=92. Заметим, что и в том, и в другом случае получается 92. Это первые цифры искомого произведения. Переумножаем оба дополнения: 2 r 6 = 12. Это последние цифры произведения.

Итак, 98 r 94 = 9212.

Можно проверить, убедиться, что все правильно.

Это я понял в пятом классе. Это открытие произвело на меня сильное впечатление. Я стал заядлым приверженцем устного счета.

Еще одна задача. Как быстро найти произведение чисел, которые оканчиваются цифрой 5?

25 r 25 = ?

Решение: 5 r 5 = 25, это последние цифры произведения 25 r 25

2 + 1 = 3

2 r 3 = 6, это первая цифра.

Итак, 25 r25 = 625.

95 r 95 = ?

Решение: 5 r 5 = 25.

9 + 1 = 10

9 r10 = 90.

Итак, 95 r 95 = 9025.

Следовательно, чтобы найти квадрат двузначного числа, которое оканчивается цифрой 5, надо 5 умножить на 5, это будет последние две цифры искомого произведения, а к первой цифре прибавить 1,  полученную сумму умножить на первую цифру, это будет первые цифры квадрата. Такое правило верно и для трехзначных чисел, которые оканчиваются на 5.

Например, 225 r 225 = ?

Решение: 5 r 5 = 25; 22 + 1=23; 22 r 22 = 506.

Итак, 225 r 225 = 50625.

Это утверждение верно для любого числа, которое оканчивается цифрой 5.

Например, 2225 r 2225 = ?

5 r 5 = 25; 222 + 1= 223; 223 r 222 = 49506.

Итак, 2225 r 2225 = 4950625.

В школе я взялся за доказательство этой закономерности, но учительница сказала, что этого делать не надо, это сделано было еще в Древнем Египте Пифагором.

(Продолжение в следующем номере.)