Музеянка

Поздний вечер. Старый город засыпает.

Через высокие окна не проникает ни звука.

Она идет по безлюдным полутемным залам. Порой кажется, что за спиной слышны чьи-то шаги. Она отчетливо чувствует их, хотя знает: если оглянется, то никого не увидит.

В своей любимой галерее останавливается. И долго сидит там, в полумраке.

Она слушает. Слушает время.

Время кружится вальсом старинного рояля, шелестит страницами рукописей, скрежещет затворами винтовок.

Оно звучит голосами давно ушедших, но не сгинувших, оставшихся здесь, в этих стенах – стенах музея, который стал ее жизнью.

40 лет назад она пришла сюда и время, заворожив, больше не отпускало.

Она стала его хранителем – Людмила Ермолаева, сегодня Заслуженный работник культуры России, директор Минусинского регионального краеведческого музея имени Николая Мартьянова.

Шестнадцатый по счету директор, начиная с 1877 года – года основания в провинциальном городке Минусинске музея, ставшего гордостью Сибири. Музея, в котором впервые – старанием его основателей и энтузиастов – появилась и уникальная тувинская коллекция.

НЕ ИЗ-ЗА КУСКА ХЛЕБА

– Людмила Николаевна, задумываясь о жизни основателя и первого директора музея Николая Мартьянова, я всякий раз поражаюсь.

Приехал в 1874 году в провинциальный Минусинск, известный разве тем, что был местом ссылки для вольнодумцев, простой провизор-аптекарь и так увлек идеей создания музея все местное общество, что музей этот не только появился, но и стал знаменитым и в России, и за рубежом центром научной, общественной, культурной жизни.

И при этом музей существовал исключительно на частные пожертвования, да и сам его директор работал в нем безвозмездно, на общественных началах, а семью – жену, четырех детей – содержал на скромное жалованье провизора. Пока окончательно ни подорвал здоровье.

Сегодня людям с деформированными ценностными ориентирами такая самоотверженность показалась бы просто глупостью. А вам?

– Мне – нет. Знаете, я считаю: чем больше денег, тем больше головной боли. Величина зарплаты – не главное в жизни. Хватало бы только на хлеб насущный.

Не понимаю, когда у людей зарплата – 400 тысяч рублей. Даже 50-60 тысяч – не понимаю. Да что же люди делают на такую сумму, наверное, не только без выходных работают, а и ночами не спят? И на что они тратят эти деньги? Это какие-то чрезмерные нездоровые потребности.

Сразу думаю: сколько же всего на эти деньги можно было бы сделать в музее!

Вот вас заинтересовала личность основателя музея Николая Михайловича Мартьянова – бессребреника, подвижника. А ведь он не один такой был в череде директоров нашего музея. Их пятнадцать было, и о каждом у нас собран материал.

Вот Виктор Дмитриевич Кожанчиков – директор музея в самый сложный период: с 1915 по 1929 год. Революция, Гражданская война, разруха.

Деньги сотрудникам не платили, музей не отапливался – не на что было купить дрова. И они устраивают в музее благотворительные музыкальные вечера. Директор сам поет, его жена солирует, аккомпанирует на фортепьяно, два сына тоже играют на музыкальных инструментах.

На средства, собранные от вечеров, приобретают необходимое, даже научную экспедицию организовывают и музейный ежегодник выпускают.

Кожанчиков говорил: мы работали не из-за куска хлеба, а, понимая, что с нашим уходом может погибнуть музей.

ЭКСКУРСИИ НА КЛАДБИЩЕ

– Людмила Николаевна, а когда музей начался для вас?

– Официально я принята на работу 19 марта 1971 года. А началось все раньше – в шестьдесят восьмом году. В девятом классе учительница сказала нам: в музее создают краеведческий кружок, будут готовить внештатных экскурсоводов. Есть желающие?

И мы – четыре девочки – пришли в музей. До сих пор помню свою первую самостоятельную экскурсию: в музей приехали школьники из Киева, пятиклассники. Волновалась ужасно. Но ничего, справилась.

А потом уже стала водить группы не только по залам музея, но и по городу. Очень любила на кладбище экскурсии проводить.

– Школьница проводит экскурсии на кладбище? Жуть какая. Страшновато, наверное, было?

– Нет, что вы. Страха не было. Ходила по кладбищу, как по музею.

Виталий Григорьевич Ковалев – руководитель музейного краеведческого кружка – так увлекательно рассказывал нам на кладбище о прошлом города!

А еще в музее работала Любовь Касьяновна Бережных – простой музейный смотритель, всего три класса образования. Но она такой прекрасной рассказчицей была, очень многих людей в Минусинске знала. Придем с ней на старое кладбище, и она рассказывает о людях, которые здесь покоятся. Именно она приучила меня ухаживать за могилой основателя музея Николая Михайловича Мартьянова.

Мне памятники на минусинском кладбище очень нравились: они у нас просто уникальные. Например, дерево с обрубленными ветками.

Новое кладбище – какое-то обезличенное: стандартные надгробия, на них – только фамилия, имя, отчество, даты жизни и смерти. А вот по старому идешь и сразу видишь, кто был этот человек: «минусинский купец», «купеческая вдова», «режиссер, регент, создатель Минусинского театра», «коллежский асессор», «надворный советник», «офицер казачьего полка».

И слова выбиты, к нему обращенные: «Мир праху твоему, дорогая мамаша», «Вечный покой тебе – пения учитель, вечный покой тебе – хора хранитель. С тобой замолк последний аккорд знаменитого соборного хора».

Прочитав, ты уже представляешь этого человека, его жизнь. Очень грустно, что многое из-за нерадивости уходит под землю, засыпается мусором.

Кладбище – это тоже музей. Моя мечта – создать на кладбище некрополь. С четким планом: что и в каком секторе находится.

Эта работа уже начата, мы сделали фотографии надгробий, их опись. Работа ведется совместно с МУП «Память», которое ведает кладбищами. В ней участвуют горожане: край на летний период выделяет средства для специального губернаторского стройотряда школьников, одно из направлений которого – очистка кладбища. Есть и другие специальные муниципальные программы.

Помогают и те, кто когда-то жил в нашем городе, их потомки. Например, из Франции приезжали специально потомки священника Дубровина, из Сергиева Посада – потомки бывшего городского головы Георгия Сафьянова, внесли пожертвования на восстановление надгробий.

 

ВО ПЕРВЫХ СТРОКАХ МОЕГО ПИСЬМА

– Девочки в то время обычно стремились в театральные кружки. А вы вдруг выбрали краеведческий. Почему?

– Даже не знаю… Вернее, тогда я бы не смогла внятно объяснить: почему меня так завораживала история. А вот с позиций сегодняшнего дня я это понимаю: влияние деда.

У меня был удивительный дед: Александр Григорьевич Ёлгин.

Он был слепой. Не от рождения. В 1932 году в шахте, в Артёмовске, случилась авария: несколько человек погибло, а у него вырвало оба глаза.

Дедушка родом из деревни Ёлгино Томской губернии, сейчас это Кемеровская область. Деревня эта и до сих пор есть, большинство жителей в ней – Ёлгины, как и мой дед.

В Артёмовск Курагинского района Красноярского края его, жену и пятерых детей выслали в тридцатом году, когда пошло раскулачивание. В дороге заболел младший – Прошка, умер. Вскоре умерла и жена.

Дедушка остался с четырьмя детьми, самый младший – мой папа. Когда ослеп, стал работать в Минусинске – в артели слепых, была такая на улице Мартьянова. Потом, уже в сорок втором году, он женился на женщине, слепой с детства, еще двоих детей родили.

Из всех внуков я с дедушкой больше всех общалась. Всегда была рядом, при нем. С шести лет с ним везде ездила и ходила в качестве поводыря. В Минусинске он прекрасно все улицы знал, мог все сам найти. Но если ему надо было в дальний район – в гортоп или на торговый склад, он брал меня с собой.

Дедушка хорошо пел, плясал. Шутник был, юморист. И очень любил, когда я ему читала вслух.

«Половодье» красноярского писателя Анатолия Чмыхало, «Хмель» Алексея Черкасова. Читаю, а он говорит: «Подожди, передохни». И начинает рассказывать из своей жизни, которая перекликалась с сюжетами книг. Дедушка пришел с империалистической войны, говорил о себе: «Я был травлен газом». Революция, Гражданская война, партизанский отряд, столкновение интересов. Он рассказывает, а я слушаю, запоминаю.

Потом он решил по памяти воспроизвести портреты и историю всех жителей своего села Ёлгино. У него была прекрасная память.

И вот он диктует, а я записываю: Иван Ёлгин, женат на такой-то, родом она из такой-то деревни, даты жизни и смерти. Эту тетрадь забрал потом его брат, и мы ее потеряли из виду.

А в 2002 году я поехала в Казань, по дороге заехала к родным в Прокопьевск. Они говорят: мы тут приборку делали и нашли тетрадочку, школьным почерком написанную. Я как посмотрела, у меня руки задрожали: так это же наша тетрадка! Я ее писала под диктовку дедушки! Теперь она у меня.

Дедушка еще очень письма интересные писал: длинные, обстоятельные. Вернее, он диктовал, а я писала.

Начинал так: «Здравствуйте!», а дальше всех родных, друзей деревенских перечислит, никого не забудет. Потом обязательно фраза: «Во первых строках моего письма сообщаю…»

А в конце: «В чем расписуюсь, Александр Григорьевич Ёлгин».

ЗАПУТАННАЯ ФАМИЛИЯ

– Мне этот стиль знаком. Примерно так писала письма и моя бабушка. Жаль, что сегодня мастерство эпистолярного жанра почти полностью утрачено, новые мобильные и электронные технологии совсем отучили нас писать обстоятельные письма на бумаге.

Но вот что мне непонятно, Людмила Николаевна: если ваш дедушка Ёлгин, то и ваш папа тоже должен быть Ёлгиным, а соответственно, и вы тоже, ведь вы носите девичью фамилию. Но ваш папа и вы почему-то Ермолаевы. Это какая-то семейная тайна?

– Ну, не тайна, но довольно запутанная история. Мой папа – Николай Александрович – закончил шесть классов в Минусинске, в сорок втором. В 1946 году поступил в Черногорское горное ФЗУ. Но когда их первый раз спустили в шахту, вспомнил трагедию отца, понял, что никогда не сможет работать под землей. И сбежал оттуда, вернулся домой, а тогда с этим строго было. Отец накричал на него, обозвал бездельником.

Он психанул, зарыл документы под деревом и скрылся. И два года не знали, где он. Сестра случайно нашла его: поехала в деревню Большую Ничку, а его там люди приютили: он был балагур, весельчак. Записался в колхозники, четыре года себе убавил и фамилию другую взял.

Стал Ермолаевым, и мы – дети, соответственно – тоже Ермолаевыми. Когда пришло время оформляться на пенсию, года оказалось сложно вернуть. Нет на такого человека свидетельства о рождении, не числится нигде родившимся. Мы сокрушались: «Папа, ну, ты видишь, что ты в молодости натворил!»

Папа 31 год проработал в Минусинске на мебельной фабрике столяром, награжден орденом Трудового Красного Знамени. Он включен в книгу «Гордость земли минусинской», которая вышла в свет в 2001 году. Материалы о заслуженных людях города – Героях Социалистического Труда, орденоносцах – готовили сотрудники нашего музея совместно с работниками архива, активистами совета ветеранов, краеведами.

Папа, и выйдя на пенсию, работал: столяром в музее. Умер он в 2001 году.

Мама – Пелагея Владимировна – тоже работала на мебельной фабрике, год после смерти папы посидела дома и не смогла без работы. До 76 лет работала смотрителем зала археологии. Пятнадцать минут девятого – она уже в музее, а рабочий день начинается с девяти.

Для мамы всегда было самым страшным: опоздать на работу, не то, чтобы вообще не прийти. И меня она так же воспитывала.

Когда я, девчонкой, пришла в музей, мама сказала: «Смотри, на работу не опаздывай, с работы не торопись. Присматривайся, приглядывайся к делу. И не заставляй, чтобы тебе повторяли по несколько раз».

И по сей день этот контроль за мной осуществляет.

– Ну, это мама просто строжилась, как и положено мамам. Людмила Николаевна, я уверена: вас надо контролировать как раз наоборот – гнать домой, чтобы хотя бы засветло ушли с работы.

Зная вас уже несколько лет, поняла: музей для вас – не место службы, а часть жизни.

– Нет, не часть – вся жизнь. Всё!

Вот смотрите: здесь в моем кабинете, в шкафу – зимнее пальто, осеннее пальто, костюмы, бальное платье. Домой прихожу – и как-то неуютно себя чувствую. Ну, приду в девять вечера, посмотрю газеты… Что еще делать до двенадцати ночи?

А в музее у нас жизнь после шести вечера только начинается!

СОМНИТЕЛЬНАЯ РОЛЬ

– Да, знаю: была однажды на вашем музейном балу – с оркестром, дамами в шикарных туалетах и директором, начинающей полонез в паре с изысканным кавалером. И на ваших мартьяновских чтениях, собирающих музейных работников, краеведов со всей Сибири: с лекциями и чаепитиями у музейного самовара.

Только вот на музейных новогодних детских утренниках так и не пришлось побывать, хотя наслышана, как вы блестяще исполняете на них роль Бабы Яги.

Не боитесь потерять авторитет начальника, выступая в такой сомнительной сказочной роли?

– Нет, не боюсь. Это вполне нормально, когда человеку хочется надеть на себя что-то такое, необычное. Попробовать себя в другой роли. И измениться на время.

В строгом костюме ты – одна, в джинсах – другая. А надела лохмотья Бабы Яги, парик и нос – и ты уже третья.

И для сотрудников это такая разрядка! Дед Мороз – твой подчиненный по работе, но на утреннике – он выше, и у него есть возможность над Бабой Ягой покуражиться. И лаборантка тоже главнее, потому что у нее роль Снегурочки.

Это такая возможность все свои накопившиеся эмоции вылить в шутливой форме. В декабре у нас весь музей оживает.

На планерке объявляю:

«С завтрашнего дня у нас начинаются утренники. Прошу обращаться друг к другу и ко мне согласно новогодним ролям. Услышу, что называете меня Людмила Николаевна – накажу!»

И сотрудники придерживаются этого правила: «Баба Яга, вас к телефону!» (Заливисто хохочет.)

– Но это, кажется не по музейным правилам? Нас с детства учили: в музейных залах можно говорить только шепотом, ходить по залам бесшумно и ни в коем случае ничего не трогать руками! А у вас вдруг хороводы вокруг елочки, балы костюмированные…

– Кто сказал, что в музее должна быть мертвая тишина? Музей должен быть живым! Работать для людей.

У нас, например, есть традиция: первого числа каждого месяца вход в музей – бесплатный. И ежегодно первого сентября к нам приходят школьники – на День знаний. В этом году – 1800 человек. За один день провели 43 экскурсии, 16 мероприятий.

А завершается день экскурсией по стране Музейляндии – для детей, внуков, племянников сотрудников. И школьников, и студентов, аспирантов не забываем: обязательно делаем подарки к началу учебного года.

Мы еще и свадьбы проводим в музее! И здравицы молодым по русскому обычаю поем. И по хакасской традиции можем провести свадьбу. После загса многие пары идут к нам на игровую программу. Это ведь интересно – не просто скучное пьяное застолье. И запомнится надолго.

И декабрьский бал Благодарения уже стал традицией: на него и из Красноярска, Абакана приезжают. Люди специально шьют бальные наряды. Играет оркестр, и вечер обязательно открываем полонезом.

 

(Продолжение. Начало в №49 от 12 декабря 2008 г.)

ПО МУЗЕЮ БРОДИТ ТУВИНСКИЙ ШАМАН

– Минусинск – город Красноярского края, но ваш музей не ограничивается только работой в крае. Работает и с соседними республиками – Хакасией, Тувой.

Знаю, что очень часто у вас проводятся всевозможные тувинские встречи. Это тоже – традиция?

– Да. Сегодня наш музей по уставу именуется так: муниципальное учреждение культуры Минусинский региональный краеведческий музей имени Николая Мартьянова. Муниципальный, но в то же время – региональный.

Какой же регион мы представляем? Это и Красноярский край, и Хакасия. И, конечно – Тува, с которой нас очень многое связывает.

Изначально сбор тувинской коллекции был заложен Мартьяновым. Начиная с девятнадцатого века, все экспедиции – этнографические, изыскательские – шли через минусинский музей. В тувинской коллекции тех времен – археологические находки, юрта, костюм шамана.

Иметь еще мартьяновскую тувинскую коллекцию и не пополнять ее, не организовывать новые выставки – это было бы неправильно. Одна из наших последних фотовыставок так и называлась: «Тува далекая и близкая».

Для меня Тува с юности была чем-то загадочным, а первое личное знакомство с ней состоялось в семидесятые годы, когда минусинская футбольная команда поехала играть с кызыльской, а я упросила взять меня с собой. Потом музейные встречи стали постоянными: в Туране, Кызыле, Бай-Тайгинском районе.

С тувинским музеем у нас давняя связь. Сохранились документы: в сороковые годы, когда в Кызыле создавался музей, часть материалов была передана в него из Минусинска.

Сегодня совместно с Национальным музеем республики мы готовим издательский проект: у нас сейчас достаточно материалов, начиная с негативов еще мартьяновского времени, показывающих жизнь народа с разных сторон. Плюс фото современности, которые мы делали в течение ряда лет во время поездок по Туве сотрудников нашего музея.

Интересный случай с костюмом шамана произошел в Железногорске, куда мы в конце девяностых вывозили тувинскую коллекцию. Смонтировали выставку и уехали. И вдруг сообщают: наутро после нашего отъезда директор приходит на работу, а все сотрудницы у дверей стоят и категорически отказываются заходить внутрь.

– Что случилось?

– Мы в музей не пойдем, боимся, по залам бродит шаман! Вызывайте экстрасенса.

Что поделаешь, пришлось директору вызывать экстрасенса. Он прошел по залам, «успокоил» духов.

КОГДА УХОДИТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЗНАЧИМЫЙ

– Самый главный человек в вашей жизни?

– Владимир Алексеевич Ковалев. Его называли вторым Мартьяновым. Николай Михайлович Мартьянов 27 лет возглавлял музей – до своей смерти в 1904 году. А Владимир Алексеевич был директором 28 лет, и тоже – до дня смерти в 1999 году.

Его уход был сильнейшим ударом, огромной потерей. Вот говорят, что незаменимых людей не бывает. Бывает. Когда уходит действительно значимый человек, это ярко ощущается всеми.

Владимир Алексеевич возродил все мартьяновские традиции. Он приучил нас к тому, что музей должен быть открыт. Приедут люди в восемь вечера – он принимает. Приедут в выходной день – принимает. Приехала группа – надо принять, люди не виноваты, что не знают нашего расписания. Это уже стало нормой.

Он приучил нас и к тому, что каждый, без исключения, сотрудник должен уметь провести экскурсию по музею.

Он мечтал, чтобы музей вел еще и издательскую деятельность. При нем стали издавать газету «Минусинский край», и сейчас продолжаем издавать, как приложение к газете «Власть труда».

Но мы и чуть дальше пошли. Мы издали пять сборников работ по результатам Мартьяновских чтений. Издали «Энциклопедия Красноярского края. Юг». Полную – от природы до современности, с огромными приложениями. Думаю, он за нас рад.

Владимир Алексеевич очень настойчивый был. В зал приходит: здесь нет центра экспозиции, переделать! Скрипит все в душе, но переделываешь. Смотришь: действительно лучше стало.

Он все время учил нас не успокаиваться, не стоять на месте, развиваться. В свое время говорила: я за компьютер сяду?! Мне проще – на пишущей машинке.

Мне очень нравилось печатать именно на механической машинке. Это связано с детской мечтой: научиться играть на фортепиано. Очень люблю этот инструмент.

У меня подружка играла, единственная из нашего класса. Я приходила к ней и смотрела, как она пальчиками перебирает: та-та-та (напевает «Элизе» Бетховена).

Даже сны видела: сижу и играю. Играю!

Но мечта это так и не осуществилась, и пишущая машинка мне фортепиано заменила: она словно отбивала звуки, и получалась музыка.

«Что вы, Владимир Алексеевич, да никогда не смогу компьютер освоить!»

А он мне: «Все будешь делать, все освоишь!»

И вот, видите – сижу за компьютером.

С ветеранами работать тоже он нас приучил. Он первый стал поздравлять ветеранов, с которыми поддерживаем связи – огромные списки. И мы по сей день шлем праздничные поздравления этим людям. У нас до ста корреспондентов.

– Да, я видела, как вы работаете с ветеранами: довелось побывать на одном очень теплом празднике, устроенном музеем для них – даже с трогательным спектаклем Минусинского драматического театра.

Но знаете, что больше всего меня потрясло? Изданная музеем к шестидесятилетию Победы книга «Здравствуйте» – 350 фронтовых писем минусинцев, составителем и редактором которой были вы. Огромный труд тех, кто работал с этими пожелтевшими страницами посланий из времени.

Читала эти письма и так реально представляла этих людей, то время. И так горько, что они не вернулись…

– Особенно, Виктор Казаринов, не зря он писал матери: сохрани. 134 письма. Это даже не просто письма, это – литература. Если бы он вернулся, не погиб в октябре сорок четвертого…

Когда набирала эту главу, сравнивала текст с оригиналами, три месяца не могла спать: воевала, представляла, плакала.

ДОМ ВИЛЬНЕРА

– Мне порой кажется, Людмила Николаевна, что вы не только весь Минусинск, его людей знаете, но и всех разбросанных по России потомков тех, чьи имена остались в истории города, да и всей Сибири.

– О, нет, так нельзя сказать. Хотя за годы работы в музее было множество удивительных встреч, открытий, но все же часто ловлю себя на мысли, что многого не знаю. И все интересно. Все надо успеть узнать и увидеть.

Очень люблю поездки по стране, новые места, но еще больше люблю возвращаться в Минусинск. Здесь нет суеты большого города, где человек – никто. Любимое мое место – набережная в старой части Минусинска: вода и старина создают удивительное ощущение покоя.

У нас ритм жизни сегодня настолько быстрый, что жизнь идет, как будто мы гонимся за уходящим поездом. Вот мы его догнали и счастливы. А он опять пошел, и мы опять догоняем. А когда-то надо и задуматься, и просто посидеть в тишине.

– У меня уголки старого Минусинска тоже вызывают удивительное ощущение покоя, размеренности жизни. Когда приезжаю сюда, словно в девятнадцатый век попадаю. Спасский собор, афишная тумба на перекрестке, ажурный балкончик театра, деревянные домики с цветными ставнями. И даже голубятни – самые настоящие, с воркующими голубями.

Только вот каждый раз тоскливо становится, когда прохожу мимо умирающего дома Вильнера – шикарного трехэтажного здания напротив администрации города, превратившегося в большой бесплатный туалет.

В музее видела еще дореволюционное фото этого здания – такой горький контраст с сегодняшним днем.

– Этот дом – моя боль. Он как бельмо на глазу. Горько видеть, как историческая, культурная ценность разрушается, с каждым годом утрачивая и утрачивая детали: мало того, что деревянные – металлические конструкции исчезают, кирпичные.

А ведь в начале двадцатого века дом был гордостью Минусинска, привлекал всеобщее внимание: в таком маленьком городке и такое огромное красивое здание!

Просвещенный купец Герш Мордухович Вильнер, которого все называли Григорием Марковичем, сам в этом доме не жил, передал его под общественные нужды.

На первом этаже – магазины, кинотеатр, кафе «Арс», на втором – Сибирский торговый банк, на третьем – мужское реальное училище.

Здание это сегодня – в краевой собственности. Уже несколько идей и проектов реставрации было. Мы обрадовались, подготовили фотоматериалы, исторические справки. Даже начали поступать первые деньги на реставрацию, но потом все снова заглохло, интерес к зданию в крае потеряли.

Уже на всех уровнях этот вопрос поднимала, комиссия за комиссией приезжала, как только очередные выборы, так все все обещают. Но обещаниями все и ограничивается.

Мы даже, отчаявшись, написали письмо Роману Абрамовичу. Он отвечает: у вас есть своя еврейская община в Красноярске, туда и обращайтесь, но оттуда нам вообще никак не ответили.

Я уже и переболела этим, но как подойду к дому Вильнера, опять не по себе становится – от беспомощности.

А знаете, в начале лета к нам в музей пришла весточка от Вильнера – из Сочи. Приходит человек и передает записку с адресом и телефоном внучки Вильнера.

Ей уже 82 года и она интересуется: может быть, кто-нибудь помнит ее деда и сохранился ли в Минусинске, где она никогда не была, этот дом?

Сразу же звоню в Сочи и слышу такой радостный голос! Вот, пожалуйста, еще одна живая встреча с историей.

Где только ни живут потомки знаменитых минусинцев – очень много их в Москве, в Питере – и со всеми мы поддерживаем связь.

И КОНФЕТНЫЕ ФАНТИКИ – ТОЖЕ ИСТОРИЯ

– Скажите, а у вас есть личные коллекции?

– Нет. Сотрудникам музеев нельзя увлекаться личным коллекционированием. Здесь есть та грань, которую очень легко перейти. И не надо рисковать.

Да, удивительная икона, но ее место – только в музее. Да, хорошая книга, раритет, но ее место – тоже в музее.

Знаете, у нас до курьезов доходило. Помню, пришли в старенький домик, где жили интересные люди – музыканты, после смерти завещавшие многие предметы музею. Мы нагрузили целую тележку, везем по городу. А над нами мальчишки смеются: старьевщицы! Все отмыли, привели в порядок, сдали по описи в музей.

Нет, чуть не обманула вас: одна личная коллекция у меня все же была. С детства собирала фантики – от конфет, шоколада. Очень долго собирала, большая получилась коллекция. Передала ее в музей.

– Ой, а я тоже, как и многие девочки нашего поколения, собирала шоколадно-конфетные фантики. Но мне и в голову не приходило, что эта детская коллекция может представлять какой-то исторический интерес. Так же, как и фотографии киноактеров, которые тоже собирала, все куда-то потом задевалось, исчезло.

– А зря. И фантики, и альбомы фотографий киноартистов – и отечественных, и зарубежных – которые собирали девочки, можно рассматривать на уровне коллекция.

Сегодня ведь этого уже нет, ушло. А история – это ведь не только что-то монументальное, величественное, она запечатлеется и в мелочах.

ЭТО – НЕ МОЁ!

– Людмила Николаевна, глядя на вас – всегда улыбающуюся, бодрую, энергичную – задаешься вопросом: неужели у этой женщины никогда не бывает тяжелых времен?

– Все бывало. И разочарования в людях, на которых надеялась, в которых вкладывала душу, и тяжесть нагрузки непомерной казалась. Думалось: ну, сколько можно, надо все бросить. А потом стыдно перед самой собой становилось: что это разнюнилась – расплакалась? Надо брать себя в руки и – вперед!

Очень трудным был год, когда ушел из жизни Владимир Алексеевич и мне сказали: будешь директором. Тут и такая потеря, и свалившаяся на тебя вся ответственность за музей.

Но еще более сложное время – с февраля 2006 по октябрь 2007 года.

– Это когда вас, депутата-ветерана, уговорили стать чиновником – освобожденным председателем Минусинской городской думы?

Другой бы радовался: весьма серьезный карьерный рост, более высокая зарплата, нормированный рабочий день, да и реальных забот, думаю, значительно меньше. А вас в то время я даже не узнавала: казалось, что из вас просто вынули душу.

– Это правда. Чиновничья работа – точно не по мне. Уговорили: надо! Но еле выдержала. Ходила понурая. Каждый месяц просила освободить, переизбрать: «Ну, не мое это, не мое!»

И нормированный рабочий день меня просто убивал. Зато теперь снова могу в музее работать, как и прежде: с семи утра до десяти вечера.

– А как же так называемая личная жизнь?

– Знаете, меня иногда спрашивают: «Ты много ездишь, почему ни с кем не познакомишься?» Но всякие сиюминутные курортные романы не по мне. Надо, чтобы кто-то душу затронул. Чтобы интересы были – общие. Друзей много, и прекрасных друзей. Друзья – это, наверное, важнее, чем все остальное.

У меня замечательные племянники, и все – мальчики. У старшего брата Владимира двое сыновей, у младшего Сергея – четверо. Они меня зовут Люда. Помню, пришла в садик за младшим, ему сейчас уже 26 лет, и воспитательница кричит: «К тебе тетя пришла». А он: «Это не тетя, это – моя Люда!»

Знаете, иногда женщина может впасть в угнетенное состояние: мол, жизнь не сложилась: нет семьи, нет детей, нет того и сего, пятого, десятого. Но если есть любимое дело, работа, то они тебя поглощают, затягивают. Это счастье, когда у тебя есть работа, которая может заменить тебе все.

Меня как-то спросили сотрудницы нашей бухгалтерии:

– Неужели вы всегда вот так – с радостью – приходите на работу?

– Всегда.

– Вот ведь счастливый человек!

ВНЕ ВРЕМЕНИ

– Такое отношение к делу, как у вас – обязательное условие музейной работы? Трудновато все же требовать от сотрудников, получающих мизерную зарплату, а она у муниципальных музейщиков, увы, такова, творческого отношения к делу за нищенское вознаграждение.

– Творчество от зарплаты не зависит. Его либо нет, либо оно есть, если человек любит свое дело.

Вот у нас в филиале, музее-квартире Кржижановского и Старкова, работают смотрительницы. Ну, кажется, сиди себе и смотри за порядком, больше ничего не входит в твои обязанности, нет посетителей – тебе же лучше. А они шьют кукол и сами кукольные спектакли для детей устраивают. Вот это – творчество, вот это – музеяне!

Знаете, Владимир Алексеевич Ковалев в свое время много говорил об этом, я тогда по молодости не всему придавала значение, а теперь его же словами пытаюсь говорить с сотрудниками.

Помню, кто-то из женщин тогда возмутился:

– Вы что, Владимир Алексеевич, хотите, чтобы я еще и дома, стоя у плиты, думала о музее?

– Конечно, вы и будете так делать. Вот увидите.

Да, сегодня у нас очень низкая зарплата, но есть различные доплаты по результатам труда. А главное – есть возможность совершенствоваться, расти, творить, узнавать новое, завоевывать авторитет. Кому это по душе, тот останется. Есть и такие, кому это не надо: они уходят, и никто этого не замечает.

– Вы называете себя музеяне. Это какое-то особое сообщество людей?

– Россияне. Музеяне.

Да, это особый мир. Мир людей, которые имеют возможность уйти в прошлое. И где-то заглянуть в будущее. И задуматься, почему мы так живем в настоящем.

Мир людей вне времени.

Фото автора, Нади Антуфьевой, из архива Минусинского музея

и личного архива Л. Ермолаевой.

Минусинск – Кызыл

 

 

 

1. По ту сторону старого музейного зеркала.

2. Люда с папой и мамой. 1957 год.

3. На старом Минусинском кладбище. Это дерево с обрубленными ветвями на могиле скончавшегося в 1914 году владельца типографии и книжного магазина Александра Метелкина так поразило начинающего экскурсовода Люду Ермолаеву.

4. Музей имени Николая Мартьянова. Старое и новое здания соединяет галерея.

5. Ее удивительный дед Александр Григорьевич Ёлгин. 1965 год, Минусинск.

6. Новогодний утренник в музее. Людмила Ермолаева в роли Бабы Яги в первом ряду слева. 1989 год.

7. Особый мир – вне времени. Людмила Ермолаева в одном из залов музея.

8. Совет. С директором Владимиром Ковалевым. 1996 год.

9. С минусинскими ветеранами. 2005 год.

10. 10 а Старый город: окно дома со знаменитыми минусинскими помидорами и балкон театра.

11. 11а Дом Вильнера в 1915 и в 2008 годах. Минусинск.